Польские народные легенды и сказки - Страница 11

Бешеная злоба охватила разбойника, как увидел он, что девушка любой ценой старается уйти от него. И злодей прыгнул за Туей. Но великан был тяжел, неловок и быстро пошел ко дну.

А над Туей судьба сжалилась. Неподалеку рыбак ловил рыбу. Он заметил девушку и спас ее.

А там, где Туя расплескала воду, убегая от разбойника, появилась речка. Она извивается тонкой змейкой и делает множество поворотов. Речку эту и по сей день называют Туя в память о мужественной девушке, что бросилась в пучину, лишь бы не стать женой разбойника.

Давным-давно в пойме Вислы, недалеко от местечка Толкмицко, жил человек-великан по имени Свор. Был он такой высоченный, что головой доставал до верхушек сосен. Сосны же эти были могучие. А если поднимал он свои длинные руки, то казалось, будто машет крыльями ветряная мельница. Голова великана походила на копну сена, а глаза горели, как два огненных шара. И носил он светлую бороду, длинную-длинную, словно то не борода была, а выбеленный холст, что крестьяне ткут на своих кроснах, а потом расстилают по росе. Бывало, крикнет великан, и по всей округе гремит эхо, подобное грому, наводит ужас на людей и животных.

Был у Свора брат Вильчей, очень на него похожий. Жил тот Вильчей по другую сторону поймы, возле селения Лысица, или, как его называли, Морской Источник.

Задумали однажды братья построить для себя жилье, огромные дома, под стать себе, чтобы могли они там поместиться: и встать и лечь. Много братья извели леса, пока их строили. Кузнец сковал им топор: пятеро нынешних мужиков с трудом бы его подняли. С одного удара топором этим можно свалить огромное дерево. Порешили братья, что топор они будут брать поочередно: сначала Свор Толкмицкий, потом Вильчей Лысицкий.

Рубит Свор себе деревья, разделывает их и, потрудившись вдоволь, берет топор на плечо, отправляется к краю поймы и кричит своему брату:

— Вильчей! Бери топор… Бросаю!

Вильчей, заслышав его голос, похожий на звериный рев, подходил к берегу и отзывался:

— Слышу, давай!

Свор брал топор обеими руками и бросал его с такой силой, что тот со свистом пролетал через пойму и падал у ног Вильчея. Так и передавали они друг другу топор, пока строили себе жилища. Выдумкой своей братья были довольны. Один отдыхал, другой работал, и топор не лежал без дела.

Но как-то раз Вильчей то ли из упрямства, то ли по другой причине не захотел отдать топор брату, хотя Свор кричал во все горло и просил:

— Дай топор, он мне нужен.

Но Вильчей заупрямился:

— Не дам топора, у самого дело горит.

Видно, не терпелось ему поскорей закончить работу. Но Свору было не до шуток. Рассердился он на брата и заревел, аж холмы и леса задрожали, а бедные звери попрятались со страху в зарослях.

— Не дашь?.. Так я ж тебе покажу!

Схватил он огромный камень — такой и десяток мужиков не сдвинули бы с места. Поднял его, раскачал и, выкрикивая ругательства, швырнул на ту сторону поймы, где стоял Вильчей. И убил бы, наверное, своего брата или ранил бы, да только гладкий камень выскользнул у него из рук и упал в воду недалеко от того места, где стоял Свор.

По сей день лежит та глыба у берега и напоминает о том, как поссорились между собой братья-великаны.

В давние времена на Поморье люди верили, будто ужи приносят счастье. Если поселились они где-нибудь возле жилья, а то и в самой хате, значит к добру: уберегут от беды. Потому-то за великий грех почиталось выгнать ужа из сарая или из дома, ударить его палкой или бросить камнем и — не дай бог — убить. Старались даже угождать этим тварям: подбрасывали в угол пучок соломы, чтоб было им где приютиться. А всякий раз, когда хозяйка доила корову, наливали молоко в черепушку и ставили для ужей, как нынче ставят для кошек. Стоило только гадам почувствовать запах свежего молока, как они вылезали из своих убежищ и бесшумно подползали к черепушке.

Не диво, что при таких обычаях развелась ужей тьма-тьмущая. Их можно было найти и в грудах камней и в снопах соломы, они забирались в хлев, а то и ползали в доме, прямо под ногами.

Но пришло время, народ перестал верить, что ужи — добрая примета. Стали гнать со двора непрошеных гостей. Теперь при виде ползучих тварей всякий испытывал отвращение. А там, где ужей расплодилось великое множество, люди стали подумывать, как бы от них избавиться.

Так оно было и на Незабышевской мельнице возле Бытова. Мельницу окружали дремучие леса, и ужей там гнездилось видимо-невидимо. Всякий, кто проходил лесом, слышал, как в траве и кустарниках копошатся ползучие гады.

Больше всего нравилось им на самой мельнице в Незабышеве. Здесь ужи так освоились, что ни мельник, ни его помощники не могли с ними справиться. Не давали людям работать, да и только. Едва начинали молоть зерно, незваные гости подползали к мешкам с мукой и лакомились. А вечерами становилось жутко, когда они выползали изо всех углов и наполняли все строение шорохами. Никто из приезжих не решался теперь ночевать на мельнице, да и те, кто там жил, были сыты по горло таким соседством.

Но вот однажды на мельницу пришел старик. Лицо в глубоких морщинах, а на плечи спадают длинные седые волосы. Шел он издалека и попросился переночевать. Рассказали гостю об ужах да о том, как страшно ночевать на мельнице, а старик и говорит:

— Не боюсь я ваших ужей, как-нибудь сумею с ними справиться.

А как услышал, сколько хлопот доставляют хозяевам гады, взялся увести ужей с мельницы.

По душе пришлись мельнику стариковы слова, и пообещал он гостю, что, как тот уведет ужей с мельницы, заплатит ему за это сто злотых.

После этого уговора начал старик приготовления. Отправился в лес, нашел там какое-то дерево. Была это черная бузина, да не простая, а волшебная. Срезал он ветку и сделал свирель. Пела та свирель на разные голоса.

Вернулся старик из лесу. И едва наступили сумерки, велел всем уйти из дому и спрятаться кому в сарае, кому в хлеву. А сам сел на табурет посреди мельницы и начал играть на свирели из черной бузины.

Много ли, мало ли прошло времени, а только в доме вдруг что-то зашуршало. Изо всех углов — из-под ящиков, из-под колес и лестниц — поползли скользкие серые гады. Они подползали к страннику и вставали, вытягиваясь на хвостах. Казалось, волшебника окружила клетка из живых прутьев. А он все играл и играл, будто выжидал чего-то…

Наконец случилось то, чего ждал старик. Показалась огромная голова, а за нею туловище толщиною с человеческую ногу и длиннее самого рослого мужика. Глаза чудовища горели огнем. А среди других ужей этот выделялся еще и тем, что на голове его была золотисто-желтая корона. Неторопливо и важно подполз он к старику и присоединился к своим собратьям.

Музыкант обливался потом, казалось, вот-вот лопнет от натуги, а играть не переставал. Теперь ему некого было ждать, но он не отрывал взгляда от ужей, а из свирели лились такие манящие, такие чарующие звуки и будто звали:

Волшебник встал и не спеша пошел с мельницы прочь.

И — о, диво! Ужи поползли за ним, и впереди всех — самый большой. Человек продолжал играть и уходил все дальше и дальше к лесу. Это было невиданное шествие. Шел сгорбленный седой старец, а за ним, как покорные собаки, двигались сотни ужей.