Полосатый Эргени (сборник) - Страница 76

Казалось, что вся сила его привязанности изливалась лишь на его воспитателей, а для других ее не хватало.

Мои ласки тяготили Коки, он всегда старался поскорее избавиться от них.

Прошло около двух месяцев моего пребывания на границе Сахары и горных цепей, которые ее окружают.

Я узнал многое о жизни и привычке муфлонов, об условиях охоты за ними.

Я приобрел и некоторую опытность в хождении по африканским горам и их каменистым россыпям.

Теперь я мог отважиться на розыски муфлонов по скалам Эль-Кантары.

Рене указал мне на своего приятеля, еще молодого араба, с которым он часто охотился.

Ибрагим был очень привязан к Рене и сильно сожалел, что Рене не мог уже лазить по скалам.

Это он поймал для Рене молоденького муфлона.

Чуткая душа дикаря поняла, что для старика тяжела утрата своих сил и отказ от охоты за муфлонами. И вот он, желая утешить старика, принес ему с гор подарок. Подарок, за которым он лазил по горам три недели. Неотступно — как только может охотник — дикарь следил за животными, следовал за самкой муфлона и в конце концов выследил, когда и где у нее родился детеныш.

Рене советовал мне не обращаться к другим проводникам, которые постоянно водят путешественников.

С ними можно ходить целое лето и не увидеть ни одного муфлона.

И я, конечно, последовал совету Рене.

Ибрагим охотно согласился вести меня по горам, когда узнал, что я явился к нему от его друга.

Решили идти сразу на два дня и ночью сторожить муфлонов у водопадов.

Подъем свой мы начали со стороны оазиса, то есть с юга.

Сначала местность от источника повышалась полого и издали казалась совершенно ровной; вблизи вся она оказалась изрезанной узкими оврагами с глинистыми обрывами.

Там, в этих оврагах, ничего не росло, но наверху довольно часто попадались какие-то древовидные растения с очень мелкими мясистыми листочками.

Постепенно, ближе к массиву, стало увеличиваться количество камней и уменьшаться растительность.

Вскоре мы ступали по одним камням!

Они становились все крупнее и крупнее и перешли, наконец, в целые обломки скал.

Я заметил, что поднятие почвы шло со стороны пустыни, то есть с юга на север, и поэтому южная сторона была всегда круче северной.

Громадные скалы иногда загораживали нам дорогу. Мы спускались в узкую щель, карабкались наверх для того, чтобы опять сползать вниз.

Часам к 10 утра мы поднялись лишь наполовину, но зато отошли очень далеко от оазиса.

Здесь был какой-то хаос. Казалось, что лишь недавно в этом месте произошел громадный обвал, который загромоздил в беспорядке всю эту местность каменными глыбами.

Глаз мой привык видеть европейские горы, которые всегда украшались если не густыми лесами, то великолепной горной травой.

Там не было растительности или на отвесных скалах, или на покатых камнях, где нельзя было удержать ни семени, ни пыли. Тут же лишь с большим трудом, как какую-либо редкость, в глубокой щели откроешь маленький колючий кустарник или какую-нибудь чахлую, низкорослую травку.

Палящая жара, от которой камень и вся почва раскалялась здесь, как в печи, испаряла влагу, сушила семена, и теперь, как пять и десять тысяч лет тому назад, здесь была точно такая же убогая, несчастная растительная жизнь... Но о богатстве прошлой жизни говорили многочисленные окаменелости, торчавшие в камнях. Они указывали на те времена, когда эти каменные громады лежали на глубине морского дна, усеянные разнообразными древними видами моллюска.

Теперь же в каменных щелях ютились лишь пресмыкающиеся, настоящие сухопутные животные, и для них достаточно той влаги, которая находится в теле их добычи.

Юркие ящерицы, еще более ловкие гекконы и, наконец, неуклюжие шипохвосты попадались здесь, кажется, чаще, чем растения.

Они приспособились к этим камням, приспособили и желудки свои к продолжительным и частым голодовкам.

Я не удивлялся тому, что они живут в таких местах.

Но как могут здесь жить муфлоны? Ведь они теплокровные, жвачные животные! Для их крупного тела нужны огромные количества растительной пищи.

А как раз ближе к морю, где растительность гораздо богаче, — муфлоны не живут.

Что же удерживает их от переселения на другие горы? Чем объяснить, что они ютятся только по голым южным склонам Эль-Кантары?

И я не мог найти другого разрешения этой загадки, кроме великого закона всего животного мира — _приспособления_.

Муфлоны приспособились к этим горам. Их стальные, упругие ноги развились только благодаря твердой каменной почве, на которой каждый прыжок, даже самый рискованный, проходит для муфлонов благополучно.

Камень, как бы он мал ни был, не дает ошибки муфлону.

Ибрагим утверждал, что муфлон прыгает на зубцы скал, и если найдет место, чтобы поставить четыре ноги, то он уже может там отдыхать.

По восточной привычке украшать свою речь, Ибрагим клялся Аллахом, что муфлон мог бы стоять целую вечность на его ладони. Оставляя эти клятвы на его совести, я все же видел, что горные бараны и горные козлы выбирают преимущественно самые голые скалы.

Серны селятся значительно ниже: их место на границе лесов и тучных лугов. Они избегают таких скал, где живут горные бараны и козлы.

Как по своей величине, так и ловкости они значительно уступают горным баранам и козлам.

Косули и аисты селятся еще ниже, в области лесов. Они предпочитают лесистую, мягкую почву твердому камню и скалам. И эти места создали им продолжительность, быстроту бега, но в лазании по скалам и прыжкам их нельзя сравнивать даже с сернами.

Ибрагим указал мне на кустики и травки, которыми питаются муфлоны.

Это большею частью были или тонкие былинки, или же колючие кустики.

Иногда около этих кустиков виднелся крупный двукопытный отпечаток следа муфлона.

Он походил на след обыкновенного барана, но имел более длинную, суженную форму.

Приходилось верить, что этих колючих кустиков и тонких былинок оказывалось достаточно, чтобы поддерживать круглый год жизнь мощных муфлонов.

Вместе со следами муфлонов изменился и характер местности: появились желтоватые известняки. Они поднимались отвесными террасами, и мы подолгу шли возле них, выискивая место, чтобы вскарабкаться.

В некоторых местах приходилось пробираться по узкому карнизу, рискуя каждую секунду оборваться. Наконец и карнизы, и желтые осыпи остались у нас внизу. Мы выбрались на вершину хребта.

Ибрагим добросовестно карабкался на каждый выступ и смотрел вниз, в надежде отыскать муфлона, но его старания не увенчались успехом. После 10-часовой невероятно утомительной ходьбы мы спустились вниз к одной террасе. Здесь из скал просачивалась маленькая струйка воды.

— Сюда, — сказал Ибрагим, — приходят муфлоны на водопой. Сегодня жаркий день. Завтра, наверно, придут.

— А они каждый день пьют? — Нет, бывает, что по нескольку дней без воды остаются. Наши арабы внизу все источники заняли. Туда муфлоны боятся ходить, а по верху мало воды. Зимою, после дождей остается много воды в лужах. Тогда они пьют здесь. А летом дождей мало, и верхние источники пересыхают. Вот этот источник мой, он никогда не пересыхает. Я сделал лужу, чтобы воды всегда было много.

И он указал мне на небольшую впадину, в которой скапливалась вода.

— А другие охотники не ходят сюда? — спросил я.

— Наши арабы не любят ходить высоко, а проводники сюда не поведут. Они водят там, где никогда муфлонов не бывает.

Я никому об этом источнике не говорю.

Я тебя привел потому, что ты приехал от моего приятеля. Для него я все сделаю, о чем он меня ни попросит. У нас такой закон.

— Видишь, муфлоны были здесь, — разглядывая перевернутые камешки, сказал он мне.

— Значит, здесь, — сказал я, — мы будем ночевать?

— Да, — ответил Ибрагим.

— Ну, вот и отлично! Мне очень есть хочется, — и я начал снимать со спины свой мешок с провизией.