Полосатый Эргени (сборник) - Страница 29

морозами и метелями.

Не пора ли копать прочные землянки? Не пора ли устраиваться на

зимовку?

Оборотень-носорог разрушил все эти планы. Беглецы холодели от страха

на каждой стоянке. Они боязливо оглядывались на чащу леса. Куолу в образе

носорога преследовал их.

Куолу напал на их следы!

Бежать и бежать! Бежать как можно дальше! Путать свои следы. Делать

все, чтобы сбить с толку страшного преследователя. Но этого мало. Колдун

оборачивается зверем, пускает в ход свою колдовскую силу — значит, нужно

прежде всего ее разрушить.

С утра беглецы приступили к этому важному делу. Ао осколком кремня

снял с березы большой кусок бересты. На ней он стал выводить фигуры

волосатого носорога, зубра и медведя. Улла слепил из глины высокую колонну

возле ручья и на верхушку ее поставил белую фигурку Ло, Матери матерей

Красных Лисиц. Пока Ао дорисовывал своих зверей, Волчья Ноздря потихоньку

нашептывал в уши статуэтке просьбу защитить их от колдуна.

Но вот рисунок готов. Ао показал его всем. Это были верно схваченные

контуры носорога, медведя и зубра. Немного подумав, художник сделал к нему

добавление. Это было изображение нескольких копий, вонзенных в тело

животного. Потом он прибавил еще два наконечника и большой треугольник. И

копья и треугольник были совершенно понятны зрителям.

Копьем художник поражал не только нарисованных животных — он наносил

удар живому врагу, оборотню Куолу. Треугольник — это дом, кровля землянки.

Это был колдовской приказ оборотню вернуться домой. Копье должно было

приковать его к жилищу. Это на случай, если самый удар не уничтожит

противника насмерть. Останется жив — пусть сидит дома!

Ао положил бересту к ногам Матери матерей. Ведь это она должна была

своим могуществом придать силу волшебным рисункам.

Все семеро окружили фигурку Матери матерей. Ао рассказал ей все

обстоятельства дела. Потом все стали просить ее о помощи. Они еще раз

повторили нараспев все сказанное художником. Трижды обошли они вокруг

Матери матерей. Заклинание кончилось. Можно идти дальше.

Тундра и криволесье

Сколько суток прошло после заклинания? Беглецы не считали. Но никогда

б они не зашли так далеко, если бы не эта встреча со страшным зверем.

Страх уменьшился, но не прошел. Особенную власть имел он над сердцем Уллы.

Всякий след тяжелой ступни носорога, медведь, замеченный издали, неясные

голоса ночи заставляли его вздрагивать. Напуганное воображение рисовало

ему страшные картины... Широко раскрытыми глазами старался он пронзить

темноту. Каждую минуту ждал, не высунется ли из леса голова оборотня.

Ночью он со страхом прислушивался к звукам, рождающимся в лесной

чаще, к таинственным шумам и незнакомым голосам — ночной жизни птиц и

зверей.

Но дни проходили за днями. Река, вдоль которой они двигались,

становилась все меньше и уже.

Каждый шаг путников приближал их к истокам и к тому холодному царству

ледника, из-под которого выбегали мутные воды тающего льда и снега.

С каждым днем становилось все холоднее. Лесные деревья на высоком,

правом берегу становились все ниже и корявее. Приземистые кривые елки и

лиственницы с изуродованными верхушками имели чахлый и нездоровый вид.

Стволы их были обвешаны длинными прядями светло-зеленых, а кое-где совсем

черных лишайников. Ветки их росли только с южной стороны; казалось, они

прячутся за толщу ствола от ледяного дыхания северного ветра. Да, это

мертвящее дыхание ледника сказывалось на каждом шагу.

Растущие на кочках пурпурные цветы кустистых камнеломок все были

собраны тесной кучкой на южном склоне кочек, и по ним легко можно было

угадать, где север, где юг, даже в те дни, когда тяжелые серые тучи

закрывали днем солнце, а ночью звезды.

Все чаще и чаще среди леса стали попадаться торфяные болота. Они были

или вовсе безлесны, или на них росли кое-где тощие, болезненные и редкие

погибающие деревца. На более сухих местах земля была покрыта ползучими

стеблями карликовых березок. Часто этих стеблей не было видно, потому что

они были прикрыты густым мхом, из которого наружу выставлялись только

пучки тонких веточек, густо усаженных листьями. Листья были очень

маленькие, не больше ногтя мизинца. Но, так же как и у настоящей южной

березы, края их были зубчатыми. Если растереть пальцами такой листочек,

можно было почувствовать такой же терпкий березовый запах.

Наконец деревья стали попадаться только по берегам рек. Часто

встречались то осоковые болота, то моховики. На кочках росли кустики

морошки. На одном и том же кусте можно было видеть и белые цветы, и

красные незрелые ягоды, и нежные спелые плоды желтого цвета, питательные и

приятные на вкус. Беглецы наедались ими до отвала. Даже маленький Курру

явно начал выказывать предпочтение ягодам и все реже требовал молока.

Скоро река сделалась совсем узкой. Берега понизились. В оврагах

лежали скопившиеся на дне сугробы. Постоянно попадались большие и

маленькие озера. Особенно много их было на низком болотистом берегу.

На озерах почти везде виднелись стайки уток, гусей, казарок. Огромные

северные гагары ныряли то там, то здесь или, вдруг поднимаясь с воды,

быстро неслись по гладкой поверхности, с шумом били по ней сильными

короткими крыльями и с трудом отрывались от нее.

Люди с удивлением смотрели на эту безлесную равнину. По тундре

бродили стада оленей.

Олени недаром уходили летом на север — здесь их не так тревожили

мошки и комары. Здесь вволю наедались они листьями и ягодами кустарников.

Между кочками светлыми пятнами белел олений мох.

Охотники каждый день возвращались к стоянке с богатой добычей. Они

подкрадывались к зверям ползком, подкарауливали их в кустах у водопоя и

уходили порой довольно далеко от Большой реки.

Впрочем, она уже давно перестала казаться им большой. Женщинам

приходилось тащить тяжелые свертки мехов, число которых увеличивалось с

каждым переходом. Зато ночью меха спасали их от стужи и холодных туманов.

Костры разводили сухими сучьями кустарников.

Один раз они попали в крупнобугристую торфяную тундру. Кочки-бугры

величиною с высокий шалаш были раскиданы по всей равнине. Сверху кочки

были покрыты сухими лишайниками и белыми цветами морошки. Пробираться

между ними было тяжело. Наконец охотники еще издали заприметили голубое

озеро и поспешили к нему, чтобы скорее выйти из бесплодных и мертвых

бугров.

После долгой и утомительной ходьбы они очутились во влажной низине

озера, окаймленного широким кольцом зеленых кустов ивняка, и здесь присели

отдохнуть. Вдруг Улла толкнул Волчью Ноздрю и показал пальцем в сторону. В

отдалении они заметили другие «бугры», которые на их глазах шевелились,

переходили с места на место.

— Хуммы! — шепнул Ао.

Действительно, это были мамонты. Они медленно пробирались по течению

узенькой речки, густо заросшей корявыми кустами. Речка была узка, и воды

издали не было видно. Только полоска береговых ивняков обозначала ее

извивы. Хуммы ломали хоботами ветки и отправляли их в свои ненасытные рты.

Широкие уши шевелились и топорщились. Детеныши то спускались в воду, то

вылезали на берег.

— Это они! Они! — шептал Улла, вглядываясь в стадо.

Ему казалось, что он узнаёт колоссального старого самца, которого он

преследовал с горящими хвойными ветвями.

Волчья Ноздря восторженно смотрел на мохнатых великанов. В нем

вспыхнула страсть прирожденного охотника.

Хуммы — ведь это не простая добыча. Это добыча из добыч! Один хумма в

ловушке — и сыт целый поселок! И не один день, а много, много и еще много.