Полный вперед назад, или Оттенки серого - Страница 85

Я поглядел на Джейн. Та не сказала ничего, и мы двинулись прочь.

Скоро мы оказались на развилке: от дороги на север шла, змеясь, еще одна. Но идти по ней было не легче — пожалуй, даже труднее. То и дело попадались поросшие травой валуны, проржавевшие насквозь конструкции, невысокие деревья, изо всех сил старавшиеся расти на тонком слое почвы, а порой — непроходимые заросли рододендрона, которые надо было огибать. Наше продвижение от этого замедлялось еще больше.

— Где начинается перпетулит? — спросил Кортленд.

— Примерно через милю, — ответила Джейн.

Я взглянул на часы:

— Время поджимает. Такими темпами мы разве что успеем бегло осмотреть город.

— А что еще нужно?

Еще полчаса мы пробирались сквозь обломки и наконец ступили на перпетулитовую поверхность. То была четырехполосная дорога из превосходной серо-черной смеси. Бронзовые пики стояли не так часто, как в Мрачном Углу, — значит, растрескивание здесь проявлялось слабее.

— Благодарение Манселлу, — выдохнул Кортленд, вытряхивая землю из ботинка и садясь на блестящий черный отбойник.

Вдоль дороги даже тянулась цепь перпетулитовых фонарей, по дизайну намного более современных, чем железные, привычные для меня. Горели лампочки — там, где они еще имелись.

Мы пошли по дороге, которая здесь, в пустынной, безлюдной местности, выглядела даже менее уместно, чем дома. Там, по крайней мере, кто-нибудь да пользовался дорогой или хотя бы видел ее; здесь она существовала исключительно сама для себя.

По мере приближения к городу редкий лес из широколиственных деревьев сменился зарослями ятевео с характерными изогнутыми кнутообразными ветвями. Эти хищники поддерживали пространство под собой идеально чистым — ни сучка, ни травинки, — а потому обочина, боковые проезды и разрушенные здания выглядели до жути ухоженными. Не то чтобы дорога, по которой мы шагали, была идеальной и совсем не требовала ухода: перпетулит удалял обломки только с самого полотна, и на обочинах постоянно встречались невысокие холмики — обломки чего-то, покрытые травой. Они слегка напоминали верх пирога.

Через десять минут Кортленд нашел свою первую ложку, лежавшую на обочине дороги; но он не поднял ее — сверху нависало ятевео. Джейн сказала, что дальше будут еще ложки. Хотя кроны плотоядных деревьев простирались почти над всем полотном, а колючие плети пребывали в напряженной готовности, они не могли нас почувствовать — если мы не вопили громко и не пахли кровью. Корневые сенсоры ятевео были неспособны ощущать что-либо сквозь толщу перпетулита.

Мы дошли до кругового перекрестка и свернули к мосту, чтобы перебраться через реку. Было время отлива; за иловым наносом хорошо просматривался огромный плоскопалубный корабль, перекрывший горло эстуария. Даже на расстоянии он выглядел гигантским. Чайки, летавшие над его надстройкой, казались крохотными пятнышками.

В пятидесяти ярдах от моста дорогу пересекала железнодорожная колея. Слева от нас она уходила в сторону побережья, но выглядела заброшенной; путь здесь преграждали деревья и густой кустарник. Справа от нас рельсы изгибались по направлению к северу и дальше шли под сенью деревьев. Мы оказались на своего рода станции, целиком сделанной из перпетулита. Здесь имелись платформы, скамейки, световые табло — но ни билетных касс, ни буфета. Все было тихо. Пока мы стояли, с неба к нашим ногам упала, почти замертво, птица.

— Ложки! — воскликнул Кортленд.

И действительно: они во множестве валялись вдоль дороги. Никаких ятевео в этом месте мы не наблюдали, поэтому Кортленд, что-то радостно приговаривая себе под нос, принялся собирать их буквально горстями и класть в рюкзак. Но впереди попадались все новые и новые ложки, унести все было невозможно — и Кортленд стал разборчивее. За то короткое время, пока мы шли к бронзовой статуе Манселла, вдвое больше натуральной величины, он беспечно отбрасывал в сторону ложки в неидеальном состоянии и брал лишь отлично сохранившиеся, или с необычными кодами на обратной стороне, или те, которые, по его словам, были желтыми.

За Манселлом простиралось открытое пространство — видимо, площадь для собраний, плоская и круглая, около сотни ярдов в диаметре. Ее окружали ионические колонны, стоявшие через каждые пятнадцать футов. Сверху шел мягко изогнутый архитрав. Фриз, почти нетронутый, заполняли фигуры животных и людей, а также доскачковые мифологические сцены — одни я узнал, другие нет. Мы медленно прошли через арку для торжественных процессий, обратив внимание, что колонны, мостовая, тротуары, даже скамейки, даже лампы в классическом стиле — все было сделано из перпетулита с красными прожилками, имитировавшего менее долговечный мрамор.

Вероятно, я никогда не видел сооружения, до такой степени внушавшего мне трепет — не из-за его масштабов или основанного на симметрии совершенства, а из-за мастерского выполнения. Капитель была украшена эффектной тонкой резьбой — растительным орнаментом, а все мелкие изгибы лошадиных тел на фризе остались точно такими же, как при его создании. Они останутся такими, пока в воздухе есть кислород, а в почве — питательные вещества.

Между колоннами валялись потускневшие от дождя ложки: сотни, тысячи, если не больше, как раз там, где заканчивались завитки — рисунок на перпетулите — и начинался газон. Они лежали толстенным слоем, и я едва смог переступить через них. Но удивительно: большинство ложек покрылись мхом, листвой, лишайниками, а обращенные к площади сияли, как новенькие. Я подошел к простому каменному обелиску, установленному в центре площади. Высокий и тонкий, он нес знакомую с детства надпись: «Разъединенные, мы все же вместе». Я присел на скамейку и стал глядеть на монумент.

— О чем ты думаешь? — спросила Джейн, садясь рядом со мной.

— Это все очень впечатляет, даже отчасти тревожит, — ответил я. — Центральная площадь давно обезлюдевшего города?

— Мы сейчас лишь на окраине Верхнего Шафрана, — объяснила она. Мы услышали радостный вопль Кортленда — тот нашел какую-то особенно красивую ложку. — Город в основном вытянут вдоль берега. Но он не покинут людьми и никогда не был оставлен жителями.

Солнце скрылось за тучей, и я вздрогнул. Площадь внезапно подействовала на меня угнетающе. Я впервые заметил, что в городе нет никакой живности, даже бабочек. Я поднял руку, которую положил на скамью, и ощутил острую боль. На скамейке остался кусочек кожи, рядом с которым упала красная капелька крови. Секунды спустя она запузырилась.

— Лучше нам пойти дальше, — сказала Джейн.

Мы встали.

Я случайно наступил на ложку, нагнулся, чтобы поднять ее, — и вскрикнул. Под перпетулитовой поверхностью, словно утопленник подо льдом, лежал мертвец с белым лицом, обращенным ко мне. Рот его был широко открыт, а руки повернуты ладонями вверх. Кости прекрасно просматривались сквозь тонкий слой мягкого материала, и я различил даже рисунок пиджачной ткани — «елочку». Безразличный ко всему органопластоид попросту поглотил человека, как того жирафа на границах Восточного Кармина, как дождевую воду или палые листья. Глядя на призрачные останки под гладкой поверхностью площади, я обнаружил слева от них еще одно тело, лучше переваренное. И еще одно. И еще. Завитки, которые я принял за случайный узор, точно на линолеуме, были скоплением полупереваренных тел, что во множестве лежали под площадью. Перпетулит поглотил кожу, внутренности, кости, зубы, одежду, оставив лишь неперевариваемые части, которые оказались аккуратно сдвинуты в сторону. Отправляясь на перезагрузку, человек мало что брал с собой, но ложку — всегда: так требовала традиция. Здесь были не только ложки, но и пуговицы, пряжки, сапожные гвозди, монеты — все ржаво-красные от гемоглобина.

— Так ночной поезд от Кобальта едет не в Смарагд? — пробормотал я.

— Нет, — сказала Джейн, — он прибывает сюда.