Полный вперед назад, или Оттенки серого - Страница 10
В окне слева показался недавно заброшенный город на другом берегу реки. Я смог прочесть название станции, мимо которой мы промчались без остановки: Ржавый Холм. Платформа была буквально завалена пометом животных и землей, что принес ветер. Между тротуарных плит пышно разрослись сорные травы. Но все оставалось на своих местах. На столах в станционном буфете виднелись чашки и тарелки, а в зале ожидания я заметил кучу чемоданов, превращавшихся в черную массу гнилья под протекающей крышей. С крыш кое-где была сорвана черепица, там и сям попадались разбитые окна. Люди покинули город не больше пяти лет назад.
Мимо нас пронеслись огороды, тоже заброшенные, пара трансформаторов в клетках Фарадея, затем потянулись поля, заросшие высокой травой, низким кустарником, куманикой и молодыми деревцами. Редкие постройки давно заполнила дикая жизнь, мегазвери проделали дыры в кирпичных стенах. Даже теплица с железным каркасом медленно сдавалась на милость дождей и ветров снаружи и ползучей поросли внутри; никем не подрезаемая ветка яблони выбила несколько стекол. Если здесь никто не поселится в ближайшие двадцать лет, предместья городка, считай, погибли. Границу города обозначал автоматический шлагбаум. Мы выехали на широкую равнину, где было еще больше надоедливых рододендронов. Кое-где попадались рощицы взрослых деревьев. Я отмечал полустертые следы прошлого времени: кучка чудом не развалившихся ветхих зданий; остатки стального моста, ныне окруженного со всех сторон рекой, проложившей новые русла; и самое впечатляющее — телефонная кабинка, изъеденная ветром и дождем до состояния стального кружева.
Через двадцать минут мы въехали в очередное ущелье, пересекли реку и проехали V-образную расщелину. Здесь, в одном из просветов между деревьями, когда дым и пар на мгновение рассеялись, я впервые увидел Восточный Кармин: две кирпичные трубы — линолеумная фабрика, как я узнал позже. Поезд миновал Внешние пределы, проехал по мосту через реку, замедлил ход у ограды из брусьев и помчался вдоль распаханных полей Приколлектива. Размеры Восточного Кармина составляли примерно тридцать миль на десять в самой широкой его части. Он лежал посреди обширной плодородной равнины: с востока ее замыкали холмы, с севера и запада — горы. Теперь я понимал, почему здесь стали селиться люди. Была в нем необычная, бесхитростная прелесть, и, хотя местность продувалась ветрами, погода здесь оказалась теплее, а растительность — пышнее, чем я думал. Станция находилась где-то в полумиле от города, застроенного низенькими домами — кроме видной отовсюду зенитной башни, которая вместе с перпетулитовыми дорогами оставалась самым зримым и поразительным свидетельством прошлого времени. Зачем было строить мощные башни без окон по всей стране — никто не знал, и что означает «зенитная» — тоже. Но здешняя была увенчана куполообразной конструкцией.
— Уже? — пробормотал отец, когда я разбудил его. Он встал, взял с полки наши чемоданы, выставил их в коридор и повернулся ко мне: — Эдди, давно мы с тобой отец и сын?
— Сколько я себя помню.
— Именно. Так вот, запомни: вести себя идеально, держать свои знания при себе. Во Внешних пределах люди иногда толкуют Книгу правил не так, как привыкли мы, и запросто могут сделать что-нибудь не то.
Я кивнул. Высокие трубы в окне все росли. Под скрежет тормозов и свист пара, большое облако которого быстро рассеялось, мы прибыли в Восточный Кармин.
Восточный Кармин
2.4.01.03.002: Однажды выданный отзыв не может быть изменен.
Встречать поезд вышли начальник станции, начальник товарного отделения, почтальон и желтая контролерша, проверявшая прибывающих. Моложавый начальник станции с синим кружком на кителе стал выговаривать машинисту за минутное опоздание: придется, мол, составить рапорт. Машинист возразил, что все равно, считать ли поезд прибывающим к станции или станцию прибывающей к поезду, и вина лежит и на начальнике станции. Тот ответил, что не может контролировать скорость движения станции, но машинист сказал, что он зато может контролировать ее местоположение, и если бы станция была на тысячу ярдов ближе к Гранату, опоздания не случилось бы. Тогда начальник станции объявил, что, если машинист не признает своей вины, он, начальник, передвинет станцию на тысячу ярдов дальше от Граната и тогда небольшое опоздание превратится в проступок, караемый лишением баллов.
Почтальон выслушал этот спор с озадаченной ухмылкой, после чего свалил со своей тележки мешок с письмами, предназначенными к отправке, взял мешок, приехавший с поездом, и без единого слова направился обратно в город. Начальник товарного отделения, не обращая ни на кого внимания, зашагал в конец поезда, к платформам, — следить за погрузкой линолеума и выгрузкой сырья.
Мы были единственными пассажирами: немного работы для желтой.
— Коды, пункт отправления? — спросила она с места в карьер, даже не поздоровавшись.
Отец сообщил наши коды и название города, та записала их в регистрационную книгу. Ей было лет двадцать пять: пухленькая, в длинном, до щиколоток, платье. Из двадцати шести моделей платьев, разрешенных для девушек, эта была самой неприглядной: не столько платье, сколько длинный мешок. И как часто бывает с желтыми, испытывающими болезненную гордость за свой негодный цвет, оно было подкрашено искусственным желтым. Она не просто питала привязанность к своему цвету, но еще давала всем знать об этом.
— Я цветоподборщик в отпуске, сменщик Робина Охристого, — сообщил отец, поглядев вокруг. — Разве он не должен нас встречать?
Девушка подозрительно взглянула на него:
— А вы с ним знакомы?
— Вместе учились в хроматикологической школе.
— А-а-а. — И желтая погрузилась в молчание.
— Так что же, — отец поспешил заполнить тягостную паузу, — кто-нибудь нас встречает?
— Типа того, — пробурчала она, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
Для представителя любого другого цвета ее поведение было бы откровенно грубым, но желтые всегда вели себя так.
— В поезде прячется один тип, приговоренный к перезагрузке, — сказал я, вспомнив, что Трэвис Канарейо должен мне десять баллов.
Желтая посмотрела на меня, потом на поезд и молча удалилась.
— Это отвратительно, — тихо сказал отец. — Я ведь говорил тебе, что в семействе Бурых нет доносчиков?
— Он заплатил мне за это. Нам достанется по пять баллов. Его зовут Трэвис Канарейо. Он сжег три тонны недоставленной почты, а на углях потом пек картошку.
— Пока ты не стал объяснять, все было как-то намного проще.
— Добро пожаловать в Восточный Кармин, — раздался у нас за спиной жизнерадостный голос.
Мы едва не подпрыгнули.
Мы думали, что нас встретят Робин Охристый или префект, но нет: обладатель голоса был носильщиком. Если не считать скрытого оскорбления — мол, вы ничуть не лучше серых, — он казался вполне приличным человеком: безупречно отглаженная форма, возраст около сорока, а выражение лица такое, будто ему только что рассказали смешной анекдот.
— Господин Бурый с сыном? — спросил он, глядя попеременно то на отца, то на меня. Отец подтвердил, и носильщик согнулся в почтительном поклоне. — Я Стаффорд С-8. Главный префект велел мне отвезти вас на квартиру.
— А префекты все заняты?
— О боже, — пробормотал носильщик, внезапно сообразив, что мы можем счесть такую беспрефектную встречу несколько оскорбительной для себя. — Не усматривайте здесь ничего такого. Во вторник днем префекты всегда играют парные смешанные партии.
— Крокет или теннис?
— Скрэбл.
Мы с отцом переглянулись. Подозрения оправдывались — население во Внешних пределах заразилось невежливостью. Пока мы размышляли над этим, показалась желтая вместе с Трэвисом.
— Кто это? — спросил Стаффорд, нарушая протокол: ему не полагалось начинать разговор.
— Он сжег несколько мешков картошки, — сообщил отец, — а на углях приготовил недоставленные письма.
— Да неужели? — удивился Стаффорд. — Вот чудак. Я бы сделал наоборот.