Полнолуние - Страница 73
При выезде из леса снова попалась стая куропаток— паслась близ дороги. Солнце красными закатными лучами высвечивало, подкрашивало каждую птицу, на редкость крупную. Шофер остановил машину. Из кузова, перегнувшись через борт, в кабину заглянул Захар:
— Василий Никандрович, может, подстрелим пернатой дичи? Одного зайца маловато.
Бородин, любуясь стаей, покачал головой:
— Жалко! Видно, устали за день куропатки, как и мы. Снег вон какой, морозы прижимают. Тяжелая для них предстоит зима… Поехали! — Бородин локтем подтолкнул шофера.
— Анастасия пригласила на зайчатину. Пойдем? — предложил он при въезде в хутор, и Елена не возражала, только попросила сначала подвезти домой, чтобы удостовериться в благополучном возвращении Филиппа Артемовича с охоты.
Сайкина они нашли за столом, прочищающего разобранное ружье.
— Куда же вы делись? Столько беспокойства доставили людям! — воскликнула Елена с порога, не скрывая радости при виде живого и здорового Филиппа Артемовича.
Сайкин нахмурился:
— Не получилось охоты.
— Почему? Что такое? — спросил Бородин, входя в комнату вслед за Еленой.
— Все из-за Чопа. Испортил обедню.
Какая-то перемена произошла в Сайкине: то ли успокоился, не видел причин волноваться за свое благополучие, то ли боялся навсегда потерять Елену, и уже не смотрел волком на Бородина, как прежде.
— Ничего не подстрелили? Пустые? — спросил Бородин сочувственно. — Так я вас выручу!
Сайкин и возразить не успел, как Бородин выбежал вон из хаты и туг же вернулся, держа за задние лапы самую пушистохвостую из подстреленных лисиц.
А с кумовьями действительно приключилась история. Сайкин был в засаде и чутко прислушивался к лесной тишине, держа наготове свою двуствольную меткую тулку. От напряжения на глаза навертывались слезы, и казалось, что любой пенек вот-вот обернется зайцем или огнехвостой лисой.
Чу! Раздвинулись кусты. Ближе, ближе шорох… Да никак сразу два зайца? Не поймаешь их на одну мушку, хоть и идут рядышком… Грохочет дублет. Филипп Артемович опускает ружье и слышит надсадный крик: «Ноги, ох ноги!» Что за чертовщина? Подбегает к своей добыче и видит на снегу соседа в белом маскхалате и побитые дробью валенки.
— Прости меня, кум, — взмолился Филипп Артемович. — Маскхалат твой попутал.
— Повылазило тебе… Ох, ноги!
— Я все на землю, между деревьев присматривался.
— Пропал я, пропал!
— Обопрись на плечо, я тебя быстро домой доставлю.
— Не могу… ноги.
— Тогда я тебя волоком.
Филипп выломал две длинные жерди, связал ремнями, бросил поверх полушубок, бережно уложил кума, впрягся, как лошадь, и, кряхтя, поволок.
— Полегче, полегче, — застонал Чоп. — Ружье болтается.
— Давай мне.
— Не тяжело будет?
— Ничего, донесу. Виноват я перед тобой, кум. Ты меня прости, маскхалат попутал, ей-богу!
— Ягдташ, может, тоже возьмешь, как бы не потерялся.
— Давай заодно. Ты потерпи, кум, я живо.
Сто потов прошибли Филиппа, десять километров тянул он соседа на жердях, а когда показался хутор, грузно опустился на землю, зевая, как рыба на суше.
— Нет больше сил, кум. Сердце разрывается. Задвахнусь.
— Ты меня дотащи хоть до левад.
— Ох, не могу, кум…
— Отдохни, я потерплю.
Только к вечеру добрались до крайних хат. Ог Филиппа валил пар, как от загнанной лошади. Он лег рядом с соседом навзничь и вытаращил в небо глаза, готовый принять смерть. А Чоп как ни в чем не бывало поднялся и пошел к своему дому.
Филипп глазам своим не верил, и такая его взяла оторопь, что он не мог выдавить из себя слова.
Чоп вовремя скрылся в доме, а то бы ему не миновать картечи, которую засадил в ствол Филипп, страшно вознегодовав.
— Стерва! Хитрая ты стерва, а не кум! — в сердцах крикнул он и со зла пальнул в стаю галок на помойке.
Узнав об этом происшествии, охотники посмеивались:
— Вот штука! Перехитрили-таки Филиппа Артемовича. Никому до сих пор не удавалось.
— Это ему Чоп за бидоны с медом отомстил!
Шофер подрулил к дому Анастасьи, где уже было полно народу. Хозяйка, ничего не подозревая, усадила Бородина далеко от Елены, на которую у нее были свои заглядки.
— А наша гостья все одна, одна, — заметил кто-то из мужчин.
— Не горюй, Елена Павловна! — подхватила хозяйка. — Мы вам такого кавалера найдем в хуторе, какого в Приветном днем с огнем не сыщешь.
Елена тайком взглянула на Бородина и перехватила его веселый взгляд.
— В моем положении сейчас не до женихов, Анастасья Кузьминична, они мне что-то и в голову не идут, — сказала она, краснея.
— Беда, и только! — воскликнула Нюра и почему-то вызывающе посмотрела на мужа. — Ходит девушка холостая, все удивляются: почему холостая? Или ей наши женихи не нравятся? Или она сама с изъяном? А вышла замуж, значит, прощай самостоятельность! Упаси боже, одной прийти в компанию. Сразу: «А муж где? Почему одна? Да как же это гулять без мужа? Чего доброго, можно и глупостей наделать…»
Захар подивился Нюре:
— Отчего это ты раскудахталась?
— Вот видите, Елена Павловна, уже не так говорю. Мой вам совет: не спешите замуж. Гуляйте, пока гуляется.
Молодожены за последнее время оба пополнели и менялись на глазах. У Нюры округлился живот, и она прикрывала его концами накинутой на плечи цветастой шали. На платье — жирное пятно, из-под платка выбилась косица волос, и Нюра не убирала ее. Появилась в ней незнакомая доселе смелость в суждениях и какая-то небрежность к внешним условностям. Захар тоже повзрослел, подобрел, на смену юношеской несдержанности пришли мужская основательность и трезвость. Он превращался в того закоренелого степняка, который любит плотно поесть, к тридцати годам заметно раздается вширь и грубеет лицом, но не утрачивает веселого характера, в работе не знает усталости, словно родился на тракторе или грузовике, ходит в заскорузлых от машинного масла и пыли штанах, в одной и той же рубашке за баранкой и дома, обычно добрый хозяин и семьянин, но может иной раз и «отбиться от рук» — все зависит от жены. Но Нюра оказалась из тех «жинок», которые держат «чоловика» в ежовых рукавицах.
Елене и нравилась эта перемена, и вызывала недоумение: неужели она сама опростится, утратит девичий задор, как только выйдет замуж? Казалось, она навсегда сохранит в себе живой интерес к окружающему миру, ненасытность жизнью.
— Теперь нашей гостье трудно найти жениха, — снова вмешалась в разговор Анастасья. — Разборчива, верно, стала!
На другом конце стола Засядьволк взмахнул вилкой, требуя внимания. (В охоте он не участвовал, но, узнав о приезде Елены, захотел ее видеть и при встрече долго сокрушался: «Зря, зря тебя отпустил! Нагоняй был от Василия Никандровича. А что я мог поделать, если ты одно и то же заладила: „Молода еще…“? Рассудил: верно, молода! Ну а как теперь, будешь вертаться в родной колхоз?»)
— Елена Павловна холостая, а я вдовец! — смеясь, воскликнул Засядьволк. — Вот и поухаживаю. Гляди, таким манером перетащу в Таврический!
Хозяйке это не понравилось, и она погрозила пальцем:
— Ишь какой быстрый на девчат! А куда же нам, бабам, деваться?
Елене было странно, что ее еще называют девушкой. Недавно она гордилась, когда мальчишки звали ее «тетей» — наконец-то повзрослела. «А, — подумала она. — Надо отдыхать, веселиться!»
Рислинг был молодой, закуска была щедрая, приготовленная руками хозяйки — не покупная. Анастасья вкусно, изобильно готовила, была домовитая женщина, любила в доме чистоту, уют и достаток. Одетая в самое лучшее платье и подвязанная белейшим накрахмаленным фартуком, она все суетилась у стола, осведомлялась у гостей о вкусах и подавала закуску, хотя на столе уже не было свободного места и ставили тарелку на тарелку. Анастасья виновато, застенчиво улыбалась и просила Елену не стесняться, быть как дома.
— Мы привыкли к простоте. Положить вам маринованного винограда? Я и забыла о нем… Делала по собственному рецепту. Одну секунду! — И сорвалась с места, несмотря на возражение гостьи.