Полное собрание сочинений. Том 1. Повести. Театр. Драмы - Страница 13

Жан. Это мое дело…

Юлия. Может же человеческая душа быть так насквозь пропитана грязью!

Жан. Постарайтесь отмыть ее!

Юлия. Лакей, слуга, встать, когда я с тобой разговариваю!

Жан. Лакейская любовница, потаскуха, заткни глотку и убирайся вон! Недостает еще, чтобы ты стала упрекать меня в грубости! Вести себя так низко, как ты сегодня вечером, не решился бы никто из нас. Ты думаешь, что какая-нибудь простая девушка станет приставать к мужчинам, как ты? Видала ли ты когда-нибудь, чтобы девушка моего круга навязывалась так, как ты? Подобное я наблюдал у одних животных, да падших женщин!

Юлия уничтоженная. Это правда; бей меня, топчи в грязь; я не заслужила ничего лучшего. Я несчастна, помоги мне! Помоги мне, если есть еще хоть какая-нибудь возможность помочь!

Жан мягче. Я не хочу отказываться от честь быть вашим соблазнителем; но допускаете ли вы, что человек в моем положении дерзнул поднять на вас глаза, если бы вы сами не вызвали его на это. Я до сих пор еще совершенно смущен…

Юлия. И горды…

Жан. А почему бы и нет? Хотя я должен признаться, что победа была слишком легка, чтобы в достаточной мере опьянить.

Юлия. Добивайте меня до конца!

Жан встает. Нет! Прошу простить всё, что я уже сказал! Я никогда не бью безоружного, а тем менее женщину. Признаться, с одной стороны мне даже приятно убедиться, что то, что ослепляло нас, стоящих внизу, оказалось поддельным золотом; что спина ястреба оказалась обыкновенного серого цвета, что на нежной щечке была пудра, а под полированными ногтями черная кайма, платок же был грязен, хотя и пахло духами!.. С другой же стороны меня огорчает, что то, к чему я стремился, было не выше и не прочнее; меня огорчает, что вы пали так низко, что стали гораздо хуже вашей кухарки; меня огорчает, что осенние цветы измяты дождем и превратились в грязь!

Юлия. Вы говорите так, точно вы стояли выше меня?

Жан. Оно так и есть: я мог бы превратить вас в графиню; вы же никогда не могли бы сделать меня графом.

Юлия. Но я рождена графом, а этого вам никогда не достигнуть!

Жан. Правда, но от меня могли бы родиться графы — если бы…

Юлия. Но вы вор, а я никогда не была воровкой.

Жан. Быть вором еще не самое худшее! Бывают вещи похуже! Да и вообще, когда я служу в каком-нибудь доме, то считаю себя в некотором роде членом семьи, одним из детей её; и разве можно считать воровством, если ребенок сорвет одну ягодку с целого куста. Страсть его вновь пробуждается. Фрёкен Юлия, вы — роскошная женщина, слишком хорошая для такого человека, как я! Вы сделались жертвой опьянения и хотите скрыть вашу ошибку, воображая, что любите меня! Но вы меня не любите, хотя вас, может быть, привлекла моя наружность — и стало быть ваша любовь ничем не лучше моей, но я никогда не примирюсь с мыслью быть для вас только животным, а вашей любви я не могу достигнуть.

Юлия. Вы в этом уверены?

Жан. Вы хотите сказать, что это могло бы случиться! Я мог бы вас любить, о, да, несомненно: вы прекрасны, изящны, он приближается к ней и хватает её руки, образованы, любезны, когда вы этого хотите, и раз вы возбудили желание в мужчине, то оно, очевидно, уже не угаснет никогда. Он обнимает ее. Вы — как горячее вино с душистыми пряностями и один ваш поцелуй… Старается увлечь ее налево, но она вырывается.

Юлия. Пустите меня! Таким путем вы ничего не достигнете!

Жан. А каким же? — Не таким путем! Не красивыми словами и любезностями; не планами на будущее, спасением от позора? Чем же тогда?

Юлия. Чем? Чем? Я не знаю. Совершенно не знаю. Вы отвратительны мне, как крыса, но я не могу бежать от вас.

Жан. Бегите со мной!

Юлия, приводя в порядок свое платье… Бежать? Да, нам нужно бежать! Но я так устала! Дайте мне стакан вина.

Жан наливает.

Юлия смотрит на часы. Но прежде нам нужно поговорить; у нас еще есть немного времени. Выпивает вино и протягивает стакан, чтобы он налил ей еще.

Жан. Не пейте так много; вы опьянеете!

Юлия. Что ж из этого?

Жан. Как — что? Пошло быть пьяной! — Ну, что же вы хотите мне сказать?

Юлия. Нам нужно бежать! Но сначала поговорим; то есть, я буду говорить, потому что до сих пор говорили только вы. Вы рассказали мне вашу жизнь, теперь я хочу рассказать вам свою, чтобы мы узнали друг друга вполне, прежде чем пускаться в совместное странствование.

Жан. Один миг! Извините меня! Подумайте, как бы вам не раскаяться впоследствии, что вы открыли мне тайны вашей жизни!

Юлия. Разве вы не друг мне?

Жан. Да, иногда! Но не доверяйтесь мне!

Юлия. Это вы только так говорите — к тому же мои тайны знает каждый. — Видите ли: моя мать была не дворянского, а совсем простого происхождения. Она была воспитана в духе равенства, свободы женщины и прочего в этом роде; и имела решительное отвращение к браку. И когда мой отец посватался к ней, она сказала, что никогда не будет его женой, но… все-таки стала ею. Я родилась — против желания моей матери, насколько я могла понять. И вот моя мать принялась воспитывать меня, как дитя природы, и в придачу я должна была учиться всему, чему учатся мальчики, чтобы быть наглядным примером того, что женщина нисколько не хуже мужчины. Меня одевали по-мужски, учили ходить за лошадьми, но не пускали на скотный двор; я должна была чистить и даже запрягать лошадей, ездить на охоту, знакомиться с полевыми работами! И в нашем доме все женские работы поручались мужчинам, а мужские — женщинам, вследствие чего наше имение стало разоряться, а мы сделались посмешищем всего округа. Наконец, мой отец очнулся от очарования и возмутился, и всё кругом переменилось согласно его желанию. Моя мать захворала — какой болезнью, не знаю, — но у неё бывали частые судороги, она пряталась на чердаке и в саду и оставалась там целые ночи. Потом случился большой пожар, о котором вы, вероятно, слышали. Дом, скотный двор, конюшни сгорели, при обстоятельствах, которые заставляли думать о поджоге, так как несчастье случилось на следующий день после того, как истек срок страховки и деньги, посланные моим отцом для уплаты новой премии, благодаря небрежности слуги, оказались не доставленными к сроку. Наливает вновь стакан и пьет.

Жан. Не пейте больше!

Юлия. Ах, не всё ли равно! — Мы остались без крова и должны были ночевать в карете. Отец не знал, откуда добыть денег для постройки нового дома. Тогда мать дала ему совет попросить денег взаймы у одного друга её молодости, владельца соседнего кирпичного завода. Отец занял, но без всяких процентов, что очень удивило отца. И вот отстроили наш дом! Пьет опять. Знаете, кто поджег дом?

Жан. Ваша мать!

Юлия. Знаете, кто был кирпичный фабрикант?

Жан. Любовник вашей матери?

Юлия. Знаете, чьи были деньги?

Жан. Подождите немного — нет, не знаю.

Юлия. Моей матери!

Жан. Значит и графа, потому что у них было общее имущество.

Юлия. Нет, у моей матери было собственное небольшое состояние, которого она не доверяла отцу, но отдала другу.

Жан. А тот прикарманил деньги?

Юлия. Совершенно верно! Удержал! Всё это дошло до сведения моего отца; но он не мог начать процесса, не мог заплатить любовнику своей жены, доказать, что это — женины деньги. Это была месть моей матери за то, что он захватил власть в свои руки. — В то время он хотел застрелиться! — Прошел слух, что он покушался на свою жизнь, но неудачно! Он остался жив, а моя мать должна была искупить свои деяния. Это мне стоило пяти лет! Я симпатизировала моему отцу, но держала сторону моей матери, так как я тогда еще не знала их отношений. От неё то я научилась недоверию и ненависти к мужчинам, потому что, как вам известно, она ненавидела их — и я поклялась ей никогда не быть рабой мужчины.

Жан. И после этого вы обручились с акцизным чиновником!

Юлия. Чтобы сделать его своим рабом.

Жан. А он не захотел?

Юлия. Он был очень не прочь, — но до этого дело не. дошло! Он надоел мне!

Жан. Я видел, как это было — в конюшне.

Юлия. Что вы видели?