Политическая наука. 2017. Спецвыпуск - Страница 23
Во‐вторых, сведение проблемы модернизации исключительно к выпуску промышленных товаров оставляет за скобками вопрос средового развития. Между тем национальная инновационная система (термин Б.А. Лундвала, Р. Нельсона) – это прежде всего экосистема, в рамках которой происходит полный цикл от фундаментальных теоретических разработок через НИОКР и внедренческие проекты к массовому или штучному производству, и которая обладает саморегуляцией и горизонтальными межуровневыми связями. Управление подобной системой в рамках вертикально-иерархических моделей классической индустриальной эпохи крайне затруднено даже с использованием передовой вычислительной техники. Напротив, «создание центров развития» – это прежде всего проектная логика, действующая столько и в той степени, в какой есть направляющая воля запускающего проект субъекта (государства или корпорации).
Чтобы решить эту задачу, необходимо изменить взгляд на модернизацию и инновационное развитие. В первой части статьи мы в целом наметили контуры такого нового ви́дения. Модернизация – это не просто «задача» технологического или организационного плана для государства, бизнеса и науки. Модернизация – это скорее некая проблема, которую общество должно решить для себя, выработав определенные механизмы ответа, и одновременно процесс имплементации этого ответа. Иными словами, речь идет уже не просто о создании некой технико-технологической базы развития (что само по себе, безусловно, исключительно значимо), а о способности социальных институтов, опосредующих научно-технологическую, экономическую, политическую сферу, создавать спрос на изменения и тем самым регулировать вектор развития.
Основной вывод состоит в том, что спрос на модернизацию и инновации должен быть укоренен в обществе, он должен подпитываться «изнутри» общества и бизнеса, и здесь основополагающую роль играет система образования как основополагающий институт социализации, способный регулировать ценности и поведенческие установки78. При этом очевидно, что работа с данной сферой не дает краткосрочных эффектов, привязанных к коротким бизнес-циклам, бюджетному процессу или циклам федеральных выборов. Однако она способна производить качественные сдвиги уже в «ближней» долгосрочной перспективе, на горизонте 15–20 лет. Колоссальный ресурс системы образования состоит в том, что она способна не только готовить специалистов, отвечающих задачам инновационного развития, но и формировать ценности и поведенческие установки, способствующие инновационному развитию и созданию средовых экосистем, благоприятных для модернизации.
При формировании ценностей речь не идет об инфильтрации политических, идейных или партийных предпочтений или «введении часов на воспитание и работу с ценностями», хотя именно к этому нередко сводятся тезисы о «необходимости распространения ценностей в системе образования». Идейный монополизм (любого толка) выступает, скорее, препятствием. Речь идет о неполитических ценностях и установках. В их числе – прежде всего, увеличение горизонта планирования и снижение степени избегания неопределенности (в категориях Г. Хофстеде), формирование в целом позитивного отношения к риску и изменениям и т.д. На уровне конкретных навыков и умений речь должна идти, в первую очередь, о развитии навыков социальной коммуникации, самоорганизации, умении поиска и работы с информацией, развитии командной и проектной работы, способностей к выстраиванию горизонтальных межотраслевых коммуникаций и т.д. Фактически речь идет о том, чтобы уже на уровне школы / университета добиваться синхронизации процессов получения знаний, овладения навыками и их практического применения.
Следует также отметить роль и возможности дополнительного (в том числе профессионального) образования. Одним из требований новой промышленной и научно-технологической революции к человеку становится необходимость многократного (по сути, непрерывного) обучения и переобучения на протяжении жизни и профессиональной карьеры. В связи с этим особую роль в развитии ценностей и поведенческих установок, благоприятных для инновационного развития, может выполнять сфера профессиональной переподготовки и повышения квалификации. А это означает, помимо прочего, особую роль сферы высшего образования и науки как инкубаторов ценностей и социального капитала.
С учетом названных выше теоретических и концептуальных вводных обозначим основные подходы к перспективам модернизации в России и выхода нашей страны на рельсы инновационного развития.
Россия исторически формировалась в очень специфических условиях Северной Евразии. Основные факторы – географический, необходимость освоения огромного пространства, сложные эколого-климатические условия и хозяйствование в зонах рискованного земледелия, соседство с Великой Степью и в силу этого – необходимость постоянной концентрации ресурсов для защиты от внешней угрозы, крайне низкая плотность населения и т.д. – формировали совершенно особый тип государственности и общественных отношений. Если до монголо-татарского нашествия Русь еще в целом могла пользоваться «роскошью феодализма» (П. Уваров) – исторической возможностью, обеспечивающей даже в заданных «жестких» внешних условиях многообразие институциональных, социальных и политических форм организации общества, то после монгольского вторжения и в процессе дальнейшего «собирания земель» формируется совершенно особый тип вертикально организованного государства. Сложившееся самодержавие («московитский тип», по Г. Федотову) существенно отличается от современных ему форм европейского абсолютизма или восточных деспотий. Совершенно по-иному были выстроены отношения между властью и дворянством – в условиях концентрации ресурсов в руках государства дворянство становится служилым и ориентированным, в первую очередь, на отражение внешней угрозы. В такой системе отношений у дворянства не возникло собственного ресурса для борьбы с монархами за формальную политическую власть. Нахождение России в стороне от основных торговых маршрутов и отсутствие «свободных городов» (появление которых едва ли было возможно в условиях постоянного отражения внешней агрессии) обусловило сравнительно позднее зарождение буржуазии. А слабость буржуазии и дворянства (двух основных источников «законной политической оппозиции монархам» в Западной Европе) тормозило появление парламентаризма и служило причиной его собственной слабости.
Особую роль играет православие, полученное из Византии в период ее могущества, но впоследствии сделавшее Россию единственной сохранившей политическую независимость православной державой и в силу этого противопоставленной как мусульманскому, так и католическому миру.
Иными словами, весь ход исторического развития России (заложенные в домонгольскую эпоху предпосылки плюс особые институты, выработанные в ответ на ордынское иго и необходимость «собирания земель») задавал логику построения экстрактивных институтов в категориях Д. Аджемоглу и Д. Робинсона. Слабость общественных институтов и необходимость освоения труднодоступных пространств исторически обусловила также и неизбежно высокую роль государства в самых разных сферах экономической жизни. Получившийся в результате институциональный каркас оказался крайне удобен для обеспечения задач коллективного политического выживания в самых экстраординарных условиях. «Побочным» следствием оказалась высокая эффективность мобилизационных усилий государства на коротких горизонтах (Петровская модернизация, советская модернизация 1930–1950‐х годов). Однако на длинной дистанции мобилизационные рывки приводили к перенапряжению и усталости общественного организма и в конечном итоге – к «модернизационным откатам» (цикл «реформы – контрреформы»), в ходе которых, в условиях отсутствия внешнего вызова, экстрактивные институты приводили к самым худшим формам корыстного изъятия ренты, коррупции и т.д. Опыты неавторитарной, немобилизационной модернизации (Екатерина II – Александр I, Александр II) в значительной степени завершались тем, что даже без «модернизационного отката» общество отвергало результаты социальных и политических изменений. В известном смысле именно это и формирует «историческую колею» (path dependency) России.