Политическая наука. 2017. Спецвыпуск - Страница 16

Неудивительно, что отмеченные выше макроэкономические тренды нашли протестный выход в социальные и политические сферы. Ощущение вечного кризиса, закат среднего класса и производный от него рост недоверия к правящим классам стали катализатором достаточно разнородных и противоречивых процессов, имеющих тем не менее единый антиэлитный вектор. Перестройки инструментальной природы политического мышления людей, в смысле пассивной адаптации к реальности, не произошло. Не исключено, что мы становимся свидетелями начала долгосрочной антагонистической битвы беднеющего среднего класса и теряющих доверие элит. Ряд ученых описывают происходящее как «глобальное восстание против элит». Марк Блиф, профессор политической экономии в Университете Брауна (США), в обобщающей рецензии на ряд последних книг, констатирующих кризис современной модели «демократического капитализма», придерживается экономически детерминационных подходов к политическим процессам. Антиэлитная революция в условиях вечного кризиса происходит, прежде всего, в «первом мире» и выражается в трех знаковых политических событиях последнего времени. Речь идет о победе Дональда Трампа на президентских выборах, выходе Великобритании из ЕС и феноменальном росте популизма (к анализу этого феномена мы обратимся ниже) по обе стороны Атлантики. Блиф обобщенно называет эти явления «глобальным трампизмом» и отмечает, что общественное мнение все больше склоняется к апологетике, провозглашающей конец неолиберализма и начало эры неонационализма [Blyth, 2016].

Сегодня в политэкономических дискуссиях прочно закрепилась констатация глубокого конфликта между капитализмом и демократией в их современных формах. Причем обе универсалии находятся во «взаимообогащающем кризисе», угрожающем подорвать перспективы устойчивого развития международной системы. Важной линией современных исследований стало осмысление впечатляющей дихотомии между распространением либерального конституционализма и демократизацией новых политических пространств, ставшей причиной появления «нелиберальных демократий» [Zakaria, 1997]. Реакцией на сложившуюся ситуацию стал поиск обновленных универсальных парадигм. Все больше современных исследователей связывают перспективы более гармоничной модели общественно-экономического мироустройства с концепциями посткапитализма. В частности, британский политический журналист Пол Мейсон в недавней работе «Посткапитализм» актуализирует в этом контексте 50‐летние циклы (волны) подъема и упадка, описанные выдающимся русским экономистом Николаем Кондратьевым в 1930‐е годы [Мейсон, 2016]. Заметим, что к волнам Кондратьева с целью описания негативной экономической динамики, ведущей к «концу капитализма», неоднократно обращался и Иммануил Валлерстайн [Wallerstein, 2008]. Общая закономерность состоит в том, что на дне этих циклов старые технологии и бизнес-модели перестают функционировать. Инерционные попытки их реанимации приводят только к поражению экономик, достигающих нового дна. Мейсон убедительно доказывает, что подобные процессы происходят и сегодня. Он обращает внимание на очевидные, но во многом императивные факторы, характерные для текущего длинного цикла Кондратьева, начавшегося в конце 1970‐х годов и не имевшие прецедентов в экономической истории. Прежде всего, это поражение организованного труда как экономической категории, взрывной рост коммуникационных технологий и «открытие того факта, что финансовые сверхдержавы могут длительное время создавать деньги из ничего, вопреки законам классического капитализма» [Перес, 2011].

Финальную фазу существования современного нам неолиберального капитализма60 принято отсчитывать с 1973–1979 гг. Специалисты посчитали, что за это время мир прошел через шесть рецессий, которые отсутствовали в мировой экономической динамике с 1945 по 1973 г. В подобных исследованиях используется классическое определение рецессии от МВФ: полгода, в течение которого мировая экономика растет меньше, чем на 3% [Korotayev, Tsirel, 2010]. Основная идея Мейсона состоит в том, что капитализм в его современном виде утратил адаптационные способности к глобальной экономической системе и в ходе исторического прогресса будет неизбежно замещен новой формацией. В качестве таковой он видит посткапитализм61 – сетевое сообщество образованных людей, преодолевших социальную атомизацию, сознательно сконструированную неолибералами в 1970‐х годах. Посткапитализм, по мнению Мейсона, способен объединить индивидов и группы с высоким уровнем взаимосвязи и обеспечить социальную справедливость, формы и методы которой станут предметом обсуждений [Мейсон, 2016, с. 208].

Концепция Мейсона, выстроенная на блестящем экономическом анализе, насколько привлекательна идеологически, настолько же уязвима с точки зрения политических теорий. Достаточно очевидно, что глобальная среда для функционирования посткапитализма должна быть обеспечена наднациональными решениями демократических правительств, что в ближайшей перспективе не является реалистичным. Другими словами, политические процессы и принимаемые решения по-прежнему остаются определяющими по отношению к динамике экономических формаций. Нарастающая геополитическая напряженность по всему спектру международных отношений также способна вывести подобные теории в область утопии. Заметим, что Мейсон – не единственный пионер теоретического посткапитализма. За последние десятилетия такие признанные экономисты, как Питер Дрюкер, Джереми Рифкин, Могран Келли, Йохай Бенклер обосновывали перспективы экономических систем, построенных на новых технологиях и сетевых социальных интеракциях.

Для ученых, работающих в парадигмах глобалистики и мировой политики, появление подобных теорий примечательно тем, что в них констатируется существующий кризис, обреченность «старого неолиберализма» и предпринимаются попытки вывода мировой экономики за пределы его влияния. Логика финализма современной формации прослеживается и в том, что системные изменения в США (победа Д. Трампа, «хаос в Белом доме», раскол общества и элит), наглядно свидетельствуют о нарастающей асимфоничности глобализации в ее современном исполнении мировым политическим оркестром.

Сопутствующий этим процессам «кризис демократии» также генерирует появление теорий, в названии которых префикс «пост‐» становится обязательным. Если считать точкой отсчета дискуссий на эту тему хрестоматийный доклад «Кризис демократии» для Трехсторонней комиссии в 1975 г., [Crisis of democracy… 1975], становится понятно, что середина 1970‐х стала определяющим временем для политэкономической истории XX века. Именно тогда диагностируется начало долгосрочной понижающей волны, вобравшей в себя не только экономику, но и политику. Кризис 2008 г. и современное состояние мировой экономики стали ее закономерными производными. Взгляд через оптику западноцентричных идеологических парадигм показывает, что в течение четырех десятилетий после Второй мировой войны правила игры устанавливала классическая либеральная демократия. Происходило «укрощение рынков», их ограничение с одновременным расширением социального обеспечения. Одновременно создавалось защищающее средний класс трудовое законодательство. Но в 1970‐х годах капитализм начал ускользать от регулирования, отодвигая национальные границы государств [Blyth, 2016, p. 172]. В результате правила игры для отдельных стран и системы в целом стали устанавливать ТНК, финансовые корпорации, венчурные инвесторы и волатильные по своей природе рынки капитала. Попытки написать «мировую политическую конституцию» предпринимались именно этими, изначально внеполитическими акторами. В этой связи обратим внимание на работу британского социолога Колина Крауча с симптоматичным названием «Постдемократия».

Крауч, как и Мейсон, акцентирует внимание на классовой структуре общества, маргинализации профсоюзов и левых социал-демократических движений в целом. Постдемократия, по Краучу, пессимистичная реальность, «в которой растет разрыв в доходах между богатыми и бедными… а политики отзываются в первую очередь (во вторую и в третью тоже. – А. К. и В. И.) на запросы горстки вождей бизнеса, чьи особые интересы становятся содержанием публичной политики» [Крауч, 2010a, 39]. Следствием такой ситуации стала замкнутость политики на самой себе и ее нацеленность на связи с крупными экономическими агентами (корпорациями) в ущерб главной задаче ортодоксальной демократии – реализации интересов граждан через политические программы и действия. Принципиально изменить реальность невозможно, поэтому Крауч призывает научиться «работать с постдемократией, смягчая ее, совершенствуя и иногда бросая ей вызовы» [Крауч, 2010a, 27].