Политическая наука №2 / 2013. Религия и политика - Страница 17
Свидетельства, весьма ценные для данного исследования, обнаруживает фотография с изображением «восторженной дискуссии о “Рама-чарита-манасе” (“Рамаяна” Тулсидаса) между Атулом Кришной Бхардваджем из Матхуры, священного города в Уттар-Прадеше, и паломниками из того же Уттар-Прадеша, Дели, Харианы, Раджастхана и других штатов»… на берегу Полкского пролива! В то время как «другие штаты» не обозначены, читатель сталкивается с полным североиндийским комплектом: от брахманской фамилии проповедника и топонимов до поэмы Тулсидаса, названной «Библией» хиндиязычного хартленда, хотя – и это не секрет – жители Тамилнаду читают и слушают «Рамаяну» тамильского поэта Камбана, а свои симпатии отдают главному противнику Рамы – Раване41. Как следует из «прописки» вышеперечисленных СМИ, корни «чувствительной» и «изобретательной» версии индуизма, выстраиваемой при их участии, географически локализованы в том самом «поясе хинди». Такой индуизм не представляет другие части Индии и не совпадает с моделями, обнаруживаемыми в Тамил-наду, к которому относится Рам-сету, или в Джамму и Кашмире, где расположен шиваитский Амарнатх.
Холодный Джамму и Кашмир, где говорят на кашмири, урду, догри и тибетских языках, располагается в предгорьях Гималаев и состоит из трех разных в культурном и природном отношении областей – индусского Джамму, мусульманской Кашмирской долины и ламаистского Ладакха. Однородный в лингвоэтническом отношении жаркий Тамилнаду, жители которого обожают родной тамильский язык (индусы воспринимают его как богиню Тамилтай / Тамилттаи), лежит на берегу Индийского океана. Вследствие исключительной гетерогенности оба штата не имеют взаимных интересов; оба находятся далеко за пределами диктующего – в силу исторических и геополитических причин – свои правила хинди-язычного ареала, где создается новая медийная модель индуизма.
В 2008 г. обе истерии соединились. «Дирижерский пульт», однако, находился в «поясе хинди», СМИ которого транслировали голоса «оскорбленных» индусов по всей стране, подбрасывая «общие символы» для объединения и для проведения массовых акций42. Более того, именно «оскорбленные чувства», взывавшие к мобилизации и насилию, стали своего рода «горючим» для обеих кампаний.
Начало мировой эпидемии «оскорбленных чувств» датируется 1988 г., когда «секулярное» правительство ИНК во главе с Радживом Ганди – на всякий случай, «во избежание чего бы то ни было со стороны мусульман» – запретило «Сатанинские стихи» Салмана Рушди. Однако Индия занялась осмыслением этого феномена как раз на мощном фоне «Движения» и «Агитации», хотя конкретные поводы могли быть другими. Редакционная статья в «The Hindu» о разгроме выставки картин в университете г. Вадодары (штат Гуджарат) уже подвела некоторый итог исходя из множества разных по масштабу событий, регулярно освещаемых СМИ: «В Индии “оскорбленные чувства” стали циничным эвфемизмом для полицейского нравоучительства и линчевания» [H, 16.05.2007]. Известная писательница и общественная деятельница Арундати Рой, многократно сама обвиненная в «оскорблении» чьих-нибудь «чувств», сказала в интервью: «…вот это право на то, чтобы быть оскорбленным, или “мои чувства оскорблены” и стало бизнесом в демократической политике» [Arundhati Roy on…]. Индийская блогосфера отреагировала еще острее, обнаружив прямую связь между «оскорбленными чувствами» и правом на насилие: «“Мои чувства оскорблены” звучит как фетва. С недавнего времени мы то и дело слышим, как люди произносят: “Мои чувства оскорблены”. После этого они высыпают на улицу, закладывают бомбы, убивают и крушат все подряд» [Tamoso Deep, 2009].
К концу первого десятилетия XXI в. интенсивно проявляемые «оскорбленные чувства» обрели легитимность и обыденность, которые определяют и регулируют взаимоотношения между религией и политикой в Индии, превратившейся в «республику оскорбленных чувств» [The Hindu, 09.02.2012]. Например, Вир Сангхви, влиятельный политический аналитик, в своих еженедельных колонках обращался и к «Движению в защиту Рам-сету», и к «Агитации в защиту Амарнатха». В выпуске «Два образа индуизма», используя множественное «мы» в качестве аргумента, он писал: «…И все же те из нас, кто размышляет об этом на, так сказать, теоретическом уровне, поддержат отстранение от работы злополучных сотрудников Археологической службы Индии [составивших экспертный акт о естественном происхождении подводных островков], сообразуясь с тем, что возобновление проекта в районе Рам-сету означает оскорбление чувств индусов. В этом есть резон и на прагматическом уровне: зачем подбрасывать Вишва хинду паришаду еще одну темку, чтобы воспламенять индусские страсти?..». Пытаясь посмотреть на все через другое представление об индуизме как «одной из самых интеллектуально утонченных в мире религий», Сангхви старается быть объективным, но возвращается к безусловному принятию «оскорбленных чувств» в качестве реального фактора воздействия и давления, опять же отсылая к коллективному мнению: «…Как большинство либералов, я не испытываю желания разжигать индусскую чувствительность…» [Sunday Hindustan Times, 16.09.2007]. Однако позднее, в статье «Помыслить немыслимое», он проговорился: «Шафрановая семья разыгрывает в Джамму карту индусских чувств, поднимая противостояние на невиданный уровень» [Sunday Hindustan Times, 17.08.2008], метафорой карточной колоды невольно указав на исскуственную, «шулерскую», методику социальной инженерии такого рода.
«Религиозные чувства» вообще выпадают из общего ряда, ассоциируемого в психологии с конкретными чувствами – страхом, радостью, стыдом, гневом и т.д., которые могут «возникать», «появляться», «уходить», «улетучиваться», но которые «оскорблены» быть не могут, что подтверждается их семантическими связями43. Многие из этих чувств культурно и социально релятивны, т.е. закладываются определенным контекстом, но при этом переживаются индивидуально. Экскурс в историю двух кампаний, в которых «оскорбленные чувства» индусов, беспрецедентно подогреваемые СМИ, недвусмысленно использовались в качестве идиоматического клича и мобилизационного лозунга, подтверждают эксплуатацию этого неопределяемого по своей природе феномена в целях утверждения, даже безапелляционного продавливания, групповых интересов. Мукунд Падманабхан в упомянутой выше статье «Республика оскорбленных чувств» [The Hindu, 09.02.2012] называет это явление «агрессивным морализаторством», «правом на религиозную нетерпимость» и способом «взять закон в свои руки», к которому прибегают те, кто «изображает из себя коллективную жертву».
Осознание того, что огромные массы индийцев «пребывают в постоянной готовности к переживанию оскорбления, поддаются на малейшую провокацию, на мельчайшее подстрекательство и пустяковое раздражение», побудило ученых-гуманитариев и активистов гражданского общества провести 12–13 октября 2012 г. в Делийском университете конференцию «Состояние обиды / обиженности: чувство, политика и цензура». В меморандуме о проблематике, которая включала как «оскорбленные чувства» разного порядка – «религиозные», «кастовые», «этнические», «лингвистические» и т.д., так и атмосферу насилия, сопровождающую функционирование этого феномена, говорилось об «авторитарном государстве», которое «производит и стратегически обеспечивает условия для разнообразных проявлений оскорбленности, чтобы в зародыше исключить любую угрозу для собственной конституционной власти и уничтожить любой намек на инакомыслие». Меморандум также подверг сомнению «эпистемологическую обоснованность обиженности / оскорбленности, проявляющейся как претензия, возникающая всего лишь из ощущения потенциальной угрозы, даже не реализованной» [Conference.., 2012].
Таким образом, не только конфессиональные и / или иные группы, но и государство становится игроком и даже «выгодополучателем» от «разыгрывания карты оскорбленных чувств». Об этом свидетельствует и другой вывод, следующий из анализа «Движения» и «Агитации», которые возникли для «защиты» индусских святынь и во многом воспроизвели средневековую риторику и догмы. Собственно тиртхи, т.е. святые места индуизма, всегда представляли собой «фокус политических интересов», а не «локус» вообще [Bakker, 1992, p. VIII]: они не только легитимировали правителя, чья власть определяла их благополучие, но и становились оберегами для политии, на чьей территории находились. Именно поэтому Индия в целом традиционно опоясывала себя священными символами, создавая и рекомендациями теологических трактатов, и перемещениями паломников защищенное и освященное пространство – мандалу. Главные тиртхи находились по четырем сторонам света: шиваитские Бадринатх и Рамешварам охраняли земдю индуизма на севере, в Гималаях, и на юге, у вод Индийского океана; вишнуитские Джаганнатх-Пури и Дварка – на востоке, на берегу Бенгальского залива, и на западе, на берегу Аравийского моря. Иногда – под воздействием требований realpolitik – их замещали другими святынями. Кроме них, тиртхи во внутреннем пространстве субконтинента служили своего рода пограничными столбами в эпоху, когда географические знания не доминировали, а охраняемых границ не существовало44.