Полеты в одиночку - Страница 6

Примерно через месяц после случая с черной мамбой мы с Мдишо отправились на сафари в старом фургоне «Шелл», и первой остановкой на нашем пути стал маленький городок Багомойо.

Я упоминаю об этом лишь потому, что в Багомойо мне предстояло встретиться с индийским торговцем с таким замысловатым именем, что я до сих пор не могу его забыть. У этого щупленького человечка был огромный торчащий живот, как у женщин на девятом месяце беременности, и он с гордостью носил этот гигантский шар, словно медаль за заслуги или рыцарский герб. Он называл себя мистером Шанкербаем Гандербаем, и на всей его фирменной бумаге красовался его полный титул, отпечатанный большими красными буквами:

Декортикатор — это громоздкий лязгающий агрегат, перерабатывающий листья сизаля в волокна, из которых потом делают канаты, и купить его можно было только у мистера Шанкербая Гандербая из Багамойо.

Три дня мы с Мдишо мотались по грязным дорогам, навещая клиентов, и на четвертый прибыли в город Табора. Табора находится в 725 километрах от Дар-эс-Салама, и в 1939 году ее и городом назвать было сложно — всего лишь горстка домишек да несколько улочек с лавками индусов. Но по танганьикским меркам Табора считалась довольно крупным городом, поэтому его удостаивал своим присутствием британский губернатор.

Британские чиновники в Танганьике вызывали у меня восхищение. Они тоже были загорелыми и крепкими ребятами, но в отличие от моих попутчиков на корабле не были ни чокнутыми, ни бандитами. Все они получили университетское образование, и в своих затерянных селениях им прихотилось быть мастерами на все руки.

Они были судьями, улаживавшими и межплеменные, и личные раздоры. Выступали советниками у племенных вождей. Нередко к ним приходили за лекарствами, и подчас им приходилось лечить больных. Они правили своими обширными округами, поддерживая закон и порядок в самых трудных обстоятельствах.

И где бы ни служил такой губернатор, он непременно приглашал служащего «Шелл Компани» погостить и переночевать в своем доме.

Губернатора Таборы звали Роберт Санфорд. Это был мужчина чуть старше тридцати, у которого имелась жена и трое маленьких детей — шестилетний мальчик, четырехлетняя девочка и грудной младенец.

В тот вечер мы сидели на веранде и выпивали с Робертом Санфордом и его женой Мэри, то есть устроили «закатник», а двое их детей тем временем играли в траве перед домом под бдительным присмотром черной няньки. Дневная жара уже понемногу спадала по мере того, как солнце клонилось к закату, и первая доза виски с содовой оказалась хороша на вкус.

— Как дела в Дар-эс-Саламе? — спросил у меня Роберт Санфорд. — Что интересного?

Я рассказал ему про черную мамбу и Салиму.

— Всегда безумно боялась змей, — поморщилась Мэри Санфорд, выслушав мою историю.

— Ему крупно повезло, что вы ее заметили, — сказал Роберт Санфорд. — Ему грозила верная смерть.

— К нашему дому недавно приползла плюющаяся кобра, — сказала Мэри Санфорд. — Роберт ее пристрелил.

Дом Санфордов стоял на холме на окраине города. Это было белое деревянное двухэтажное здание под зеленой черепичной крышей. Карнизы дома выходили далеко за стены, создавая дополнительную тень, и из-за этого дом слегка походил на японскую пагоду.

От порога открывался изумительный вид. Широкая бурая равнина была усеяна множеством довольно крупных холмиков и бугорков, и хотя сама равнина была покрыта выжженной стерней, на холмах росли огромные тропические деревья, и их густые кроны сливались в ярко-изумрудные пятна зелени на фоне бурой равнины. На самой выжженной равнине росли лишь голые колючие деревья, которых полно в Восточной Африке, и на каждом дереве неподвижно сидели шесть огромных стервятников. Коричневые птицы с кривыми оранжевыми клювами и оранжевыми лапами проводили на этих деревьях всю свою жизнь: они следили и ждали, пока сдохнет какой-нибудь зверь, чтобы подобрать его кости.

— Вам нравится такая жизнь? — спросил я Роберта Санфорда.

— Я люблю свободу, — ответил он. — В моем ведении находится территория примерно в пять тысяч квадратных километров, и я могу отправиться куда угодно и делать, что мне нравится. С этим дело обстоит замечательно. Но мне не хватает общества других белых людей. В городе не так уж много умных европейцев.

Мы сидели и смотрели, как солнце опускается за край плоской бурой равнины, утыканной колючими деревьями, и видели, зловещих стервятников, которые, словно пернатые гробовщики, ждали, когда придет смерть и даст им немного работы.

— Не отпускайте детей далеко от дома! — крикнула Мэри Санфорд няньке. — Приведите их сюда, пожалуйста!

— На прошлой неделе мать прислала мне из Англии третью симфонию Бетховена, — сказал Роберт Санфорд. — Две пластинки, дирижирует Тосканини. А вместо стальной иглы я установил самодельную, из колючки вон того дерева. Она не так сильно изнашивает дорожки на пластинке. Вроде бы работает.

— В этих местах пластинки страшно деформируются, — заметил я.

— Я кладу на них стопку книг, — сказал он. — Больше всего я боюсь уронить и разбить какую-нибудь из них.

Солнце скрылось за горизонтом, и поверх ландшафта разлился приятный мягкий свет. Метрах в восьмистах от нас я заметил небольшой табун зебр, пасущихся среди колючих деревьев.

Роберт Санфорд тоже следил за зебрами.

— А что если поймать молодую зебру и обкатать ее, как лошадь, — сказал он. — В конце концов, это же просто дикие кони, только полосатые.

— Никто не пробовал? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами он. — Мэри — хорошая наездница. Что скажешь, дорогая? Хочешь ездить верхом на собственной зебре?

— Забавная идея, — ответила она. Несмотря на тяжелую челюсть, она была привлекательной женщиной. Впрочем, ее челюсть меня не смущала. Она придавала ей воинственный вид.

— Мы могли бы скрестить ее с лошадью, — развивал свою мысль Роберт Санфорд. — И получилась бы лошадь.

— Или лебра, — добавила Мэри Санфорд.

— Точно, — улыбнулся ее муж.

— Может, попробуем? — сказала Мэри Санфорд. — Представляешь — у нас появится маленькая зошадь или лебра! Давай попробуем, милый?

— На ней могли бы кататься дети, — продолжал он. — Черная зошадь с белыми полосами.

— Можно послушать вашего Бетховена после ужина? — попросил я.

— Разумеется, — кивнул Роберт Санфорд. — Я вынесу граммофон на веранду, и вся равнина заполнится грохочущими звуками музыки. Потрясающе. Правда, придется несколько раз менять пластинки и каждый раз крутить ручку граммофона.

— Это я возьму на себя, — сказал я.

И вдруг вечернюю тишину взорвал мужской вопль на суахили. Я узнал голос своего боя Мдишо.

— Бвана! Бвана! Бвана! — заходился он где-то на задворках дома. — Симба, бвана! Симба! Симба!

«Симба» на суахили значит — лев. Все мы, втроем, вскочили на ноги, а мгновение спустя из-за дома вынырнул Мдишо, вопя на суахили:

— Скорее, бвана! Скорее! Скорее! Огромный лев ест жену повара!

Сейчас, когда я сижу в Англии и записываю этот случай на бумаге, он кажется забавным, но тогда, на веранде в глубине Восточной Африки, нам было совсем не смешно.

Роберт Санфорд метнулся в дом и через пять секунд вернулся с мощной винтовкой, заряжая ее на ходу.

— Уведи детей в дом! — крикнул он жене, сбегая с веранды; я поспешил за ним.

Мдишо подпрыгивал от возбуждения, показывал рукой за дом и вопил на суахили:

— Лев утащил жену повара, лев ее ест, а повар гонится за львом и пытается ее спасти!

Слуги обитали в низких побеленных пристройках за домом, и когда мы забежали за угол, то увидели несколько домашних слуг, которые прыгали, показывали руками и верещали:

— Симба! Симба! Симба!

Все они были в безукоризненно белых хлопчатобумажных балахонах, похожих на длинные ночные сорочки, и у каждого на голове красовалась изящная алая феска. Феска — это маленькая шляпка без полей, и часто с черным помпоном сверху.