Полеты в одиночку - Страница 31

Я опять поглядел на этот самолетик. О Боже мой, на фюзеляже — эмблема Королевских ВВС! Еще пять секунд — и я бы по нему выстрелил. Но что делает маленький гражданский безоружный самолетик в зоне боевых действий? Теперь я видел, что это «Хэвиленд Рапид», двенадцатиместный пассажирский самолет. Мы оставили его и направились к нашему летному полю.

До него еще оставалось несколько километров, когда мы увидели дым. Кое-где черный, кое-где серый, он плотным покрывалом лежал на нашем летном поле и оливковой роще. Я с ужасом представил, что мы увидим после приземления, если, разумеется, еще сможем приземлиться в таком дыму.

Мы описывали круг за кругом над дымовой завесой в надежде, что она рассеется. Но ветра совсем не было. Хорошо еще, что удалось разглядеть большой камень, который, как я помнил, обозначал начало посадочной полосы, но все остальное было окутано дымом. Стрелка моего указателя уровня топлива в баках была на нуле, так что теперь или никогда. То же самое было у Дэвида. Он пошел на посадку первым, и я потерял его из вида из-за густого дыма. Выждав шестьдесят секунд, я пошел следом. Нешуточное дело — сажать «Харрикейн» на такую узенькую полоску травы в густом дыму, но, ориентируясь на большой камень, я все-таки сел более или менее куда нужно. Потом, когда самолет бежал по земле со скоростью сто тридцать километров, потом сто десять, потом девяносто пять, я закрыл глаза и молил Бога, чтобы не врезаться в Дэвида или в какую-нибудь преграду на пути.

Не врезался. Я остановился и сразу же вылез из самолета.

— Дэвид! — позвал я. — Ты как?

Я ничего не видел в пяти метрах перед собой.

— Я здесь! — отозвался он. — Сейчас вылезу!

Вместе мы на ощупь добрались до лагеря. Здесь царил некоторый беспорядок, но, к нашему изумлению, земля вовсе не была завалена окровавленными трупами. Даже раненых оказалось на удивление мало.

А произошло вот что. Я взлетел ровно в шесть. Дэвид последовал за мной в одну минуту седьмого. Еще трое успели оторваться от земли, то есть всего в воздух поднялось пять самолетов. Но когда шестой набирал скорость для взлета, из-за оливковых деревьев выскочила свора «Мессершмитов». Во взлетавшего летчика попала пуля, и он погиб. Седьмой выскочил из своего «Харрикейна» и нырнул в щель. Его примеру последовал весь лагерь. Там они все и сидели, согнувшись в три погибели, пока «Мессершмиты» кружили над лагерем и методично расстреливали все, что попадалось на глаза, — самолеты, палатки, бензовоз, склад боеприпасов, ведра с маслинами и бутылки с вином.

Все это случилось более сорока лет тому назад, но даже по прошествии времени я почти уверен, что нас семерых следовало отправить в полет задолго до шести с заданием не патрулировать несуществующие военные эвакуационные корабли, а охранять наше родное летное поле. И произошло бы грандиозное сражение. Скорее всего, мы потеряли бы больше самолетов, но мы бы наверняка подготовились и напали на них со стороны солнца, кроме того, у нас было бы серьезное преимущество в высоте. Возможно, мы даже многих бы сбили. С другой стороны, легко критиковать командиров задним числом, такие игры любят все младшие чины. Не следует этим увлекаться.

Мы с Дэвидом на ощупь брели по задымленному лагерю. Кто-то, кажется, строевик, кричал:

— Все пилоты сюда! Быстро! Быстро!

Мы пошли на голос и нашли строевика, вокруг него собрались пилоты, появившиеся здесь Бог знает откуда. Стояли шестеро наших — все, что осталось от нашей эскадрильи, — но кроме них я увидел еще, наверное, десять незнакомых лиц. Сквозь дым пробирался открытый грузовичок. Он остановился возле нас, а потом строевик зачитал имена самых старших пилотов среди всех нас. Ни Дэвида, ни меня в этом перечне, ясное дело, не было.

— Вы пятеро, — приказал строевик, — немедленно вылетаете на Крит на оставшихся «Харрикейнах». Все прочие пилоты, и только пилоты, садятся в этот грузовик. На поле стоит небольшой самолет, на котором вы все вместе покинете страну. Ничего с собой не брать, кроме бортжурналов.

Мы разбежались по палаткам за своими бортжурналами. Я поискал свой драгоценный фотоаппарат. Его нигде не было. Скорее всего, его стащил один из многочисленных греков, шатавшихся по лагерю. Кто бы он ни был, я его не винил. Теперь он сможет продать хороший цейсовский фотоаппарат немцам, когда они придут. Но я нашел две отснятые пленки и сунул их в карман брюк. Схватив бортжурнал, я выбежал из палатки и вместе с другими пилотами залез в грузовик.

Потом мы выехали из лагеря и по разбитой грязной колее докатили до небольшого поля. На нем стоял маленький «Хэвиленд Рапид», тот самый, который я чуть не сбил тридцать минут назад. Мы сели в самолет. Теперь мне стало понятно, почему строевик приказал взять с собой только бортжурналы. Поле в длину и двухсот метров не достигало, и, когда пилот открыл дроссельные задвижки и пошел на взлет, мы все были уверены: у него ничего не выйдет. Каждый лишний килограмм груза в салоне самолета осложнял его задачу. Мы подскочили у каменной стены в конце поля и затаили дыхание, пока самолет пошатывался в воздухе. Получилось. Все приветствовали пилота радостными криками.

Я сидел у окна, Дэвид — рядом со мной. Всего двадцать минут назад мы были среди дымящихся оливковых деревьев и догорающих палаток. А теперь летели на высоте 300 метров над Средиземным морем по направлению к Северо-Африканскому побережью. Садилось солнце, и море под нами из светло-зеленого становилось темно-синим.

— Садиться придется ночью, — сказал я.

— Такому пилоту это раз плюнуть, — отмахнулся Дэвид. — Раз уж он ухитрился взлететь с крошечного поля, да еще с такой толпой на борту, значит, он все может.

Мы приземлились через два часа на освещенном лунным светом клочке песка, который назывался Мартин Багуш. Это в Ливии, в Западной пустыне. В темноте мы нашли грузовик, который возвращался в Александрию, и все летчики забрались в его кузов. В Александрию мы въехали на рассвете, грязные, небритые, не имея при себе ничего, кроме бортжурналов. Ни у кого не было египетских денег.

Я повел всех девятерых молодых пилотов по александрийским улицам к великолепному особняку майора Бобби Пила и его жены, той самой богатой английской пары, которая приютила меня после госпиталя несколько недель назад. Я позвонил. Дверь открыл дворецкий-суданец. Он встревожено уставился на толпу взъерошенных молодых людей, собравшихся у парадного входа.

— Привет, Салех, — поздоровался я. — Майор и миссис Пил дома?

Он продолжал удивленно смотреть на нас.

— О, сэр! — наконец воскликнул он. — Это вы! Да, сэр, майор и госпожа Пил сейчас завтракают.

Я вошел в дом и окликнул своих друзей из столовой. Пилы были замечательными людьми. Они предоставили в наше распоряжение весь дом. На всех четырех этажах были ванные комнаты, и мы сразу ринулись туда. Откуда ни возьмись появились бритвы, мыло для бритья и полотенца. Все мы выкупались, побрились, затем уселись вокруг огромного обеденного стола и за роскошным завтраком стали рассказывать Пилам о Греции.

— Вряд ли кому-то еще удастся оттуда выбраться, — сказал Бобби Пил. Он был слишком стар для службы в армии, но занимал какую-то высокую должность при военном штабе. — Военные моряки стараются спасти как можно больше наших солдат, — сказал он, — но им очень трудно. У них нет никакого прикрытия с воздуха.

— Это вы нам говорите, ага, — сказал Дэвид Кук.

— Там сам черт ногу сломит, — сказал кто-то.

— Согласен, — сказал Бобби Пил. — Не надо было нам вообще лезть в эту Грецию.