Полет сокола - Страница 44

Я закрыл книгу и сел в другое кресло. Два лица стояли передо мной.

Синьорины Риццио, высокомерной, непреклонной, едва снизошедшей до разговора со мной за стаканом минеральной воды, и профессора Элиа, завтракающего с друзьями в маленьком ресторане и грубо смеющегося над слухами о невиданном оскорблении, довольного, самоуверенного, гордого. Синьорину Риццио я не видел с воскресного утра. Едва ли имело значение, куда она уехала: с друзьями в Кортина или куда-то еще. Свой стыд она увезла с собой. Профессора Элиа я видел меньше часа назад. Его стыд был все еще при нем.

Зазвонил телефон. Я уставился на него, не двигаясь с места. Настойчивые звонки все продолжались, я поднялся и взял трубку.

– Ответьте, пожалуйста, Риму, – сказала телефонистка.

– Да, – машинально сказал я.

– Альдо, это вы? – прозвучал в трубке женский голос.

Это была синьора Бутали. Я узнал ее. Я собирался сказать ей, что моего брата нет дома, но она продолжала говорить, принимая мое молчание за согласие или, возможно, за безразличие. В голосе ее звучало отчаяние.

– Я целый вечер дозваниваюсь до вас. Гаспаре тверд как камень. Он настаивает на возвращении домой. С тех пор как вчера ему позвонил профессор Риццио и все рассказал, он не знает ни минуты покоя. Врачи говорят, ему лучше вернуться, чем лежать здесь в больнице и доводить себя до лихорадки.

Дорогой… ради Бога, скажите, что мне делать. Альдо, вы слышите?

Я положил трубку. Минут через пять телефон снова зазвонил. Я не ответил. Я просто сидел в кресле Альдо.

Уже после полуночи я услышал, как в замке повернулся ключ и хлопнула входная дверь. Никаких голосов. Наверное, Джакопо вышел на шум машины, предупредил моего брата, что я его жду, и ушел к себе. Вскоре в комнату вошел Альдо. Он посмотрел на меня, ничего не сказав, подошел к подносу со стаканами и налил себе выпить.

– Ты тоже был на пьяцца дель Дука Карло? – спросил он.

– Да, – сказал я.

– И что ты видел?

– То же, что и ты. Голого профессора Элиа.

Со стаканом в руке он подошел к креслу и развалился на нем, перекинув ногу через подлокотник.

– На нем даже ссадин не оказалось, – сказал он. – Я вызвал врача, чтобы его осмотреть. К счастью, ночь не холодная. Воспаления легких он не схватит. К тому же он силен как бык.

Я промолчал.

Альдо выпил, поставил стакан и вскочил на ноги.

– Я голоден. Остался без обеда. Интересно, Джакопо не оставил бутербродов? Я сейчас вернусь.

Он отсутствовал минут пять и вернулся, неся в руках поднос с ветчиной, салатом и фруктами, который поставил на стол рядом с креслом.

– Не знаю, чем они занимались в "Панораме", – сказал он, набрасываясь на еду. – Я позвонил управляющему сказать, что профессор Элиа нездоров, что я с профессором Риццио останусь с ним и что остальные могут обедать без нас.

Наверняка они так и поступили, во всяком случае, некоторые. Большинству профессоров обедать там не по карману, их женам тоже. А ты-то что там делал?

– Смотрел, как собираются гости, – сказал я.

– Полагаю, ты не сам додумался до этого?

– Нет.

– Ну что ж, она наелась до отвала. На пару ночей это должно ее утихомирить. Она тебя совращала?

Последний вопрос я оставил без ответа. Альдо улыбнулся и продолжал есть.

– Мой маленький Бео, – сказал он, – твое возвращение домой оказалось не столь простым. Кто бы мог подумать, что Руффано такой оживленный. В туристическом автобусе ты бы чувствовал себя более уютно. На, составь мне компанию. – Он взял с подноса апельсин и кинул мне.

– Вчера я был в театре, – сказал я, медленно чистя апельсин. – На барабанах ты просто виртуоз.

Такого Альдо не ожидал, что было заметно по легкой паузе, с какой он положил в рот очередной кусок ветчины.

– Однако ты всюду поспеваешь, – сказал он. – Кто тебя привел туда?

– Студенты Э. К. из моего пансионата, – ответил я, – на которых твоя речь произвела такое же впечатление, как и на избранных во время субботней встречи в герцогском дворце.

Немного помолчав, он отодвинул тарелку, потянулся за салатом и заметил:

– Молодые очень внушаемы.

Я кончил чистить апельсин и половину протянул Альдо. Мы ели молча. Я заметил, что взгляд моего брата упал на том "Жизнеописаний герцогов Руффано", лежавший на другом столе, где я его оставил. Затем Альдо посмотрел на меня.

– "Гордого разденут донага, надменного подвергнут оскорблениям", – процитировал я. – Что ты все-таки стараешься сделать? Свершить акт небесной справедливости, как герцог Клаудио?

Утолив голод, он встал, перенес поднос на стол в углу, налил себе полстакана вина и остановился под портретом нашего отца.

– Сейчас для меня главное – подготовить актеров, – сказал он. – Если они предпочтут целиком войти в отведенные им роли, тем лучше. В день фестиваля мы увидим еще более интересное зрелище, чем рассчитывали.

Улыбка, неизменно обезаруживающая всех и каждого, не обманула меня. Я давно знал ее. В былые дни Альдо слишком часто ею пользовался, чтобы добиться своего.

– Случилось два происшествия, – сказал я. – Оба отлично организованы. Только не говори мне, что их спланировала и осуществила группа студентов.

– Ты недооцениваешь нынешнее поколение, – возразил он. – Если они постараются, то могут проявить недюжинные организаторские способности. К тому же они жадны до идей. Стоит им только намекнуть, а об остальном они сами позаботятся.

Он не признал, но и не опроверг свою причастность к событиям, которые я имел в виду.

– Тебе ничего не стоит настолько унизить двоих, – а с профессором Риццио троих – человек, что они навсегда утратят свой авторитет?

– Авторитет – это фальшивая монета, – сказал Альдо, – если он не приходит извне. Но тогда это уже вдохновение, и дается оно от Бога.

Я с удивлением посмотрел на Альдо. Он никогда не был религиозен. Когда в детстве по воскресеньям и праздникам мы ходили к мессе, то это был не более чем обычай, заведенный нашими родителями; мой брат часто пользовался им, чтобы напугать меня. Алтарный образ в Сан Чиприано может служить примером его способности донельзя извратить воображение.

– Прибереги это для своих студентов, – сказал я. – Нечто подобное Сокол говорил своим избранным.

– И они ему верили, – заметил он.

Улыбка, лицемерная маска, внезапно исчезла. Глаза, сверкающие на бледном лице, тревожили, смущали. Я беспокойно пошевелился в кресле и потянулся за сигаретой. Когда я снова взглянул на Альдо, его лицо вновь было спокойно. Он допивал вино.

– Знаешь, чего никто в нашей стране не может перенести? – беззаботно спросил он, рассматривая свой стакан на свет. – Впрочем, не только в нашей стране, но во всем мире и на протяжении всей истории? Потерю лица. Мы создаем из себя некий образ, и кто-то этот образ разбивает. Из нас делают посмешище. Человек или нация, теряя лицо, либо не оправляется и окончательно погибает, либо научается смирению, а это далеко не то же, что унижение.

Время покажет, что произойдет с обоими Риццио, Элиа и прочей мелюзгой, из которой состоит этот мир в миниатюре – Руффано.

Я подумал о той, кто, наверное, вот уже три часа, как теряет лицо, о моей вечерней спутнице Карле Распа. Возможно, она слишком толстокожа, чтобы это признать. Вина за неудавшуюся попытку покувыркаться в постели будет приписана мне, не ей. Не все ли равно? Пусть приписывает чему угодно недостаток моего мужского рвения.

– Кстати, – сказал я, – около половины одиннадцатого тебе звонили из Рима.

– Да?

– Синьора Бутали. Она была очень взволнована. Ректор настаивает на возвращении домой, как я понял, в связи с событием воскресной ночи.

– Когда? – спросил Альдо.

– Она не сказала. Откровенно говоря, я повесил трубку. Она думала, что это ты, и я не стал ее разуверять.

– Что было весьма глупо с твоей стороны, – сказал Альдо. – Я считал тебя более сообразительным.

– Извини.

Мое сообщение расстроило его, Заметив, что он поглядывает на телефон, я понял намек и поднялся.