Полёт шмеля - Страница 28

– Ничего я не изменился, – готовый провалиться сквозь землю, отозвался он. Говорить ему такое при всех! Будто он какой-то маменькин сынок. – А брюки заузил – так зауженные красивее.

– Чем они красивее? Ноги как спички получаются.

– Совсем даже не как спички, – ответил он.

Вот таким содержательным разговором ознаменовался у него переход в старшие классы, и, встретившись назавтра с Викой, первым делом принялся рассказывать о нем.

– Клёши им больше нравятся, да? – вопрошал он Вику. – Чтобы идти – и полоскалось. Все равно как в юбке в этих клёшах.

О клёшах Екатерина Ивановна совсем даже не поминала, и ходить в них ему тоже не доводилось, видел только на фотографиях тридцатых годов, где были сняты отец и его друзья, но для убедительности, чтобы аргументы в защиту «дудочек» были весомей, на язык выскочили эти самые клёши.

– О, точно, – с жаром подтверждал Вика, – как в юбке. Что я, девчонка, чтобы в юбке? Между прочим, – он даже остановился – так его поразила мысль, пришедшая ему в голову, – да узкие брюки для того же государства как были бы выгодны! Это сколько материала можно сэкономить, если б все узкие брюки носили? На широкие же, может, вдвое больше материала идет. Или даже втрое!

Втрое – это, пожалуй, было слишком, но сама Викина мысль Лёнчику понравилась.

– Да, – тоже с жаром подхватил он, – чепуха, кажется, а какая бы помощь государству была! Семилетний план надо же выполнять досрочно? Если пятилетку в четыре года, то семилетку, наверно, в пять с половиной, да? А копейка рубль бережет, известное дело. Тут копейка, там копейка – вот тебе экономия и накапала, и заявленные показатели достигнуты раньше времени!

– Отстали люди, что говорить, – поддакнул Вика. – Остались там… в культе личности. Ничего в современной жизни не понимают.

– Не понимают – и вставляют ей палки в колеса, – развил его вывод Лёнчик.

Невероятное удовольствие было говорить об этой взрослой – большой, настоящей – жизни, которая еще недавно была непонятна, далека, как горизонт, и вдруг приблизилась, и все в ней сделалось ясным, понятным. В комсомол год назад стали принимать не с четырнадцати, а с пятнадцати лет, до которых ему оставалось еще полгода, но Лёнчик уже весь седьмой класс читал вместо «Пионерской» «Комсомольскую правду» и был полностью в курсе событий, что происходили в стране. В начале года, вскоре после зимних каникул, в Москве прошел двадцать первый съезд партии, на нем вместо обычного пятилетнего плана приняли план сразу на семь лет, выполнив его, страна должна была необычайно рвануть вперед.

– Я, знаешь, осенью тоже пойду в школу в дудочках, – сказал Вика. – Фига ли бояться!

Они встретились около кинотеатра «Знамя» рядом с Викиным домом-пилой, купили билеты на американский фильм под названием «Рапсодия» и в ожидании сеанса, взяв у мороженщицы по стаканчику каменного сливочного мороженого за рубль десять, слонялись по фойе Зеленого зала. Лёнчик пришел в тех самых своих самолично зауженных брюках от костюма, Вика тоже надел дудочки, они ловили на себе завистливые взгляды других ребят, и эти взгляды вызывали в душе горделивое довольство собой.

– А Саса-Маса, знаешь, меня осудил – поделился с Викой своим огорчением Лёнчик. – Будто я неприятности ищу себе на голову.

– А ну его, дурак он, твой Саса-Маса, – с неожиданной страстью отозвался Вика.

– Почему это вдруг? – Лёнчику стало обидно за школьного друга.

– А потому, – отрезал Вика – будто не желал больше добавлять ни слова. Но тут же и добавил: – Полный дурак! Жанка ему говорит: давай с тобой ходить, а он говорит, я с еврейкой ходить не буду. Какая она еврейка, если у нас матушка русская?!

«Ходить» – это значило встречаться вечерами и гулять по улицам парой. Два парня или две девушки – это не считалось; считалось, только если парень с девушкой. Если ты с кем-нибудь ходил, то ты в глазах всех словно бы взлетал на недосягаемую высоту, и все глядели на тебя снизу вверх с особым почтением. Лёнчик позавидовал Сасе-Масе. Он сам еще ни с кем не ходил. А кроме того, он почувствовал еще и странную, болезненную уязвленность. Он помнил, как Вика три года назад в лагере говорил, что он, Лёнчик, нравится Жанне.

– Дрыгаться с ней мог, – сказал он, тотчас встав на сторону Жанны, – а ходить – так нет.

– Ну, дрыгаться – это одно, – ответствовал Вика, – а ходить – другое. Чтобы ходить, нужно, чтоб нравилась. Чтобы представлять, будто вы пожениться можете.

Двери в зал распахнулись, все хлынули к вскрывшимся входным зевам, и Лёнчику с Викой, чтобы не оказаться на самых плохих местах, тоже пришлось тут же ввинтиться в толпу.

Фильм был так себе, американский сироп. Он играл на фортепьяно, стремился достичь больших высот, его любила девушка, но когда эти высоты ему засветили, у него на пути появилась другая, и он соблазнился, перестал при этом достаточно заниматься, сверзился со всех высот, что достиг, и стал той, другой, не нужен. Однако та, что любила, не оставила его, вдохновила, он понял, как она ему дорога, стал снова по-сумасшедшему заниматься и сыграл на концерте так, что слушатели пришли в ликование, а у любимой девушки глаза от счастья были полны слез.

– Ты дал! Отличный фильм, отличный фильм! – трепал Вику, когда выходили из зала на улицу, Лёнчик. – Америкашки же, вон «Комсомольская правда» пишет, они там только о прибыли думают, такой фильм, как «Летят журавли», они разве снять могут?

– Да, не говори, – повинно соглашался с ним Вика. – Я все ждал-ждал, может, что-то начнется, нет – фигня и фигня. А Жанка вчера матушке о нем рассказывала – заливалась, как соловей.

– Пойдем, оттаскаем ее за уши, – сказал Лёнчик. – Чтоб знала, как людей в заблуждение вводить.

После того, что рассказал перед сеансом Вика, ему хотелось ее увидеть, и он в любом случае собирался предложить Вике зайти к нему.

Когда шли к Вике двором его дома-пилы и проходили мимо решетчатой беседки в кустах акации, из беседки, возникнув над перилами и перевесившись вниз, их окликнул тот, крысолицый, что тогда заправлял Викиным избиением:

– Привет, пацаны!

– Привет, – бросил Лёнчик, не останавливаясь, но Вика затормозил.

– Привет, – выжидающе ответил он, и Лёнчик тоже вынужден был затормозить.

– В киношку ходили? – спросил крысолицый.

– В нее, – ответил Вика, с улыбкой, будто крысолицый спросил его о чем-то необыкновенно веселом. Но в том, как стоял перед крысолицым, было подобострастие.

– Интересная киношка? – осведомился крысолицый.

– Да-а… нет! – взмахнул руками Вика.

– Подкинь тогда денег на билет. – В улыбке крысолицего просквозило откровенно хищное и вороватое. – Надо тоже поглядеть. Личное мнение составить.

Вика, со своей застывшей улыбкой показного веселья, полез в карман.

В Лёнчике тотчас все так и вспыхнуло возмущением.

– Ты что?! – ступил он к Вике. – Ты опять? А ты что? – повернулся он к крысолицему. – Снова за свое?

Крысолицый в беседке, продолжая лежать на перилах, глянул на Лёнчика и циркнул сквозь зубы слюной на землю.

– Не лезь не в свое дело, – сказал он. – Водишься – и водись, к тебе кто-нибудь что имеет? Пока не имеют, не лезь, куда не просят. – Он взял деньги у Вики и, поднимаясь с перил, пряча полученные купюры в карман, вновь глянул на Лёнчика. – У нас с Викой-сикой свои отношения. Мы знаем. У вас с ним одни, у нас другие.

Теперь в голосе его была словно бы сытость. Такая ублаготворенность, добродушие. Лёнчик после того случая трехлетней давности время от времени сталкивался с ним в школе, и крысолицый всегда выказывал ему почтение, и несколько раз они даже переговорили, и Лёнчик познакомился с тем мордатым, напоминавшим Гаракулова, с которым крысолицый обычно проводил вместе перемены.

Беседка осталась за спиной, и Лёнчик обрушился на Вику:

– Ты что?! Да он же один! И значит, все время ему даешь, да?!

– Да-а, – протянул Вика, глядя в сторону от Лёнчика, – я сейчас не дам, а они меня потом… Если бы батя был!.. – вырвалось из него. – Батя мог… они бати боялись. Он как-то, когда мне нос разбили, раздухарился – «я это не оставлю, они будут знать!» Так и вышло. Вызвали их родителей куда надо – и папаши им потом по первое число навешали. Весь пятый класс за километр меня обходили.