Поле Куликово (СИ) - Страница 259

Стефан покачал головой.

-Меня хвалить не за чё, Владимир Ондреич. То господин Великой Новгород срядил дружину. Буча там поднялась, как про Москву-то услышали.

Владимир дал знак старшему воеводе, и под гром тулумбасов, пение рожков и труб войско вступило в ворота. Впереди конных дружинников четвёрка вороных лошадей с вплетёнными в гривы траурными белыми лентами везла большой долблёный гроб, прикрытый багровым полотнищем, что развевалось в сражении над пешим русским полком. В этом дубовом челне уплывал в Вечность рослый воин в четырежды пробитой серебристой кольчуге со знаком высшей воинской доблести на груди.

Анюта стояла в толпе женщин, всматриваясь в лица едущих за гробом дружинников, и не знала, что первым с поля сечи въезжает в город её муж.

На заре следующего дня из лагеря на берегу Ламы и ворот города выступило семнадцать тысяч конных и пеших ратников. Войско двинулось дорогой на красное, дымное солнце, встающее из подмосковных лесов.

Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюёт на приказы.

Когда копья нукеров хана скрестились перед Кутлабугой, он понял, что его опередили, и проклял своё честолюбие: так и не пересел с текинца, бежать пришлось на утомлённом коне, а заводных растеряли. Это же всего важнее - кто и какими словами первым расскажет хану о неудавшемся сражении. Отослав наянов, Кутлабуга остался ждать возле юрты владыки.

Подъехал Зелени-Салтан на горбоносом иноходце, и темник, презиравший царевича, склонился. Зелени прошёл в ставку, не проронив слова.

-Великий хан, - заговорил с порога царевич, - шакал с оторванным хвостом отирается возле твоего шатра. Дозволь, я вставлю ему деревянный хвост?

Хан промолчал - он сейчас решал: уводить войско или всё-таки подождать вестей от Батар-бека и Шихомата?

-Повелитель, - продолжил Зелени, - я давно собирался тебе сказать: этот крымский шакал не только именует себя великим эмиром - он принял от фрягов королевскую диадему и часто является в ней перед войском. А знаешь ли ты, повелитель, что он возит за собой мешки с золотом? Зачем темнику собирать большую казну? Крымская земля славится чертополохами.

Хан с удивлением смотрел на сына. В интригах-то его наследник понимает!

-Зелени, твои нукеры - достаточно ли храбры и ловки?

-Мои нукеры? - Царевич уставился на отца и понял. По его лицу пошли красные пятна, в глазах метнулись волчьи огоньки. - Мои нукеры задушат бешеного быка!

-Позови к себе побитого темника и... успокой. - Хан усмехнулся. - Угости, как ты умеешь. Но лучше, если пир пройдёт без шума - войску сейчас не до потехи.

Царевич вышел, опасаясь, что настроение хана переменится. С улыбкой приблизился к темнику.

-Эмир, ты ничего тут не дождёшься, - сказал Зелени. - Пойдём в мою юрту. Повелитель занят.

-Благодарю за милость, царевич, - сказал темник, - но я готов вечно ждать повелителя у его юрты.

-Эмир! Вечность даётся нам не для пустых ожиданий, а для райских блаженств. Пойдём, эмир: через мой порог ты скорее попадёшь к повелителю.

Подбородок Кутлабуги задрожал. Не уж то хан доверил своему зверёнышу допросить темника? А может, он хочет, чтобы темник получил прощение из рук Зелени? Ведь Акхози нет и надо готовить на царство этого хорька... Кутлабуга поплёлся следом, ведя в поводу заморенного текинца. По дороге к своей юрте царевич хвастал собственной военной добычей и даже не спросил о походе тумена на Можайск и Волок. Пропустив гостя в шатёр, Зелени-Салтан задержался, чтобы распорядиться об угощении. Слуги принесли турсуки с едой и питьём, коня увели, у входа встали вооружённые нукеры. Через полчаса, уловив какое-то громкое слово в шатре, трое вошли под полог. И там раздался рёв, сменившийся ударами и рычанием, стенки юрты заколыхались и её выкатился клубок сплетённых тел, из которого рвался бритоголовый Кутлабуга. Ударом ноги в лицо ему удалось опрокинуть одного "буйвола" и вцепиться зубами в руку другого, тот завыл и Кутлабуга перехватил нож из его руки, изогнулся змеёй, ускользая от железной хватки третьего, и всадил лезвие ему в бок. Но вскочить не успел - один из стоящих снаружи ударил его по голове обухом сабли, и темник растянулся на земле, вытаращив побелевшие глаза. На него навалились и растянули за ноги и за руки, один из стражников схватил за уши и прижал голову к земле. И тогда из-под полога юрты выскочил царевич с мучнистым, в красных пятнах лицом, сел на грудь темника, скаля белые зубки, воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову, урча и повизгивая, омывая в крови бледные волосатые пальцы.

В тот день обнаружилось ещё одно убийство. На воротах сожжённой крепости разъездная стража обнаружила повешенного человека с ханской пайзой на груди. Кто-то свёл счёты с ордынским доброхотом, но искать убийцу было некогда. Под вечер войско хана покинуло до черноты оголённое, загаженное поле и двинулось коломенской дорогой. На пути отступления к нему присоединился Батар-бек, избежавший встречи с полками Донского.

Разграбив пустую Коломну, степняки запалили её и вторглись в рязанские владения. Отсюда, с рязанского порубежья, Тохтамыш отправил в Нижний Новгород Шихомата с княжичем Семёном, требуя от Дмитрия Суздальского выплаты даней в Орду. Кирдяпу он оставил при себе заложником.

Теперь у Тохтамыша не было нужды заигрывать с Олегом, и Орда шла так, как всегда ходила в чужих землях. Небо над Рязанщиной застлали дымы пожаров. Олег бежал из Переяславля с дружиной и укрылся в мещерских дебрях, за Окой. Страна оказалась во власти врага, каждый спасался, как мог. Если в московской земле степняки чаще держались крупными отрядами, опасаясь нападения, теперь они раскинули свой невод насколько могли. Лишь вековой опыт позволял людям ускользать от арканов, однако везло не всем.

В конце сентября начались ранние холода. С прокоптелого, мрачного неба по временам сыпалась черноватая крупка, устилая седой порошей дороги и лесные поляны. Угрозы подступающей зимы торопили беглецов, они покидали убежища, возвращались на пепелища, соединяя усилия, ставили новые срубы и сбивали глиняные печи. Были бы стены да крыша да очаг, а дров хватит. И не ведали рязанцы, что по следам откатывающейся в степь Орды грядёт новая беда.

XIV

Донской пришел к стенам сожжённой столицы через три дня после бегства хана. Здесь уже стоял пеший полк Владимира, но князя не было - со всей конной силой он от Звенигорода повернул на Серпухов, рассчитывая перехватить хана при обходе им серединных владений Олега. Ещё с пути Дмитрий послал в помощь брату пятитысячный конный полк. К Москве отовсюду тянулись уцелевшие люди, по берегам рек возникали шатровые поселения. В городе и на посаде селиться было нельзя - тысячи непогребённых тел лежали в крепости и близ её стен.

Дмитрий не прятал слёз, когда въехал на Соборную площадь и стоял среди обгорелых, потрескавшихся храмов, торчащих над обугленным холмом. Потом он прошёл по всей стене, отдавая дань памяти её защитникам. С москворецкой стороны князь долго смотрел в полуденную даль и, овладев собой, сказал:

-Хан приходил за данью, но дани он не получит. Войско хана разрушило город, но Москва не погибла. Пусть в ней станет всё, как было... Только вот память наша будет другой...

Бояре вздрогнули от звука шагов. Из проёма башни на стену вышел отрок в серебряном шлеме и блестящем кольчатом панцире, на его зелёных сапожках позванивали колокольчики. Глаза отрока смотрели испуганно и тоскливо, на бледном лице блестели капельки пота. За спиной маленького воина появились двое бородатых бояр. Дмитрий нахмурился.