Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого 2010 № 6 - Страница 1

Кто виноват? И что делать?

Извечные вопросы человеческого бытия…

Если в обычном питерском дворе на месте детской площадки образуется зыбучая бездна (повесть «Песочница» Александра Щёголева), кто виноват в случившемся? Тот, кто захотел умереть и первым канул под землю? Или ты, приложивший все усилия, чтобы тот, первый, пожелал провалиться в бездну? И что делать, дабы такие «песочницы» не появлялись впредь в твоем городе?…

А как поступить, если в доме сломался мусоропровод (одноименный рассказ Владимира Томских)? Попытаться отремонтировать его? И обнаружить, что тут тоже кто-то виноват… Но можно ли говорить о вине, если мусоропроводы избавляют твой мир от кровопролития? Ведь за такое приходится платить. Иногда даже жизнью. Иногда даже из-за собственной доброты…

А что предпринять, если ты откроешь метод передвижения материальных тел, с помощью которого древние египтяне безо всяких инженерных приспособлений строили свои пирамиды («Теорема Нёттер» Владимира Голубева)? Откроешь и поймешь, что теперь ты не принадлежишь себе, что всегда найдется хозяин, готовый присвоить твои возможности и тебе нечего ему противопоставить, потому что ты инженер, а — он несколько иной человек… И кто тут виноват?… Нет, не ты. Но именно ты найдешь возможность избежать неизбежного, казалось бы, насилия! И примешь на собственные плечи грех, свой грех, как берет на себя чужие грехи герой рассказа Андрея Кокоулина «Чуть легче».

Ему тяжело живется под таким грузом, но, наверное, и он в чем-то виноват, коли судьба выбрала его для подобной ноши. А вот герой Алексея Корепанова провинился во многом, и потому к нему в конце концов приходит человек в сером пальто, чтобы помочь очень определенным образом подвести итог жизни…

Ничего не попишешь, так устроен мир — пока жив человек, всегда и во всём кто-то виноват… Но всегда и везде можно что-то сделать, дабы избежать вины неподъемной, которую не выдержит совесть.

Извечные ответы на извечные вопросы…

И почему одни люди с раннего детства знают эти ответы, другие же, в лучшем случае, обретают подобное знание лишь на смертном одре? А многим и такое оказывается совершенно недоступно…

Николай Романецкий

В «зыбучку» они вляпались на заброшенной детской площадке.

Ну бред же, бред натуральный! Город, закатанный в асфальт и бетон, утрамбованный миллионами ног и колёс, — конечно, странное место, опасностей тут хватает, но в этот список никак не входят зыбучие пески. Не иначе, материализовались выдумки какого-нибудь кататонического шизофреника.

Или сама Вселенная сошла с ума.

Белая ночь. Май подходит к экватору. В четыре утра уже светло, а народу — никого, ни в спящих переулках, ни в этом укромном уголке.

Молодые люди завернули сюда, чтобы срезать угол и напрямую выскочить на проспект. В лабиринте грязных дворов и двориков, переходящих один в другой, кто-то бы потерялся, но только не они… Завернули — и встали. Вернее, сначала встал Барсуков. Лисицын пробежал пяток шагов и вернулся:

— Что замер, о путник, печалью сражённый?

— Да вон, — Барсуков показал: — кепка.

Головной убор был насажен на палку, торчащую из песка. Типа флаг. В свои лучшие времена этот огрызок служил штангой футбольных ворот, а теперь кто-то использовал его как флагшток.

— Ты хочешь сказать, мой глазастый друг, что сия вещица осталась от того урода? — осведомился Лисицын.

Барсуков молча пожал плечами. Что тут говорить? Она и есть. Выцветшая заношенная бейсболка, бывшая когда-то понтовой. С зеркальным козырьком, покрытым сетью мелких трещин, с полустёртой надписью: «БУДЬ ДРУГОМ»… Парень, похоже, рванул тем же маршрутом. Далеко ли ушёл — непонятно. Очень бы не хотелось снова с ним столкнуться.

— Переждём, — решил Лисицын. — Хватит с нас сюрпризов, семейных драм и человеческих трагедий.

Хватит — значит хватит. Лисицын пришёл в архитектурный после армии, был на два года старше, так что командовал по праву старшинства.

Сели на качающуюся скамейку, подвешенную на ржавых цепях. Когда-то в этом дворе была нехилая детская площадка: «горка» в форме слонёнка (ныне поваленная набок), каруселька (просевшая на грунт), качели обоих видов. Футбольное мини-поле — простенькое, песком присыпанное, плавно переходящее в песочницу. У песочницы целым остался один-единственный борт — доска с торчащими гвоздями.

Кому, спрашивается, взбрело в голову устроить в помоечном углу этакое счастье? Да просто раньше на месте гаражей стояли двухэтажные жилые времянки-развалюхи, построенные ещё немцами. С тех времён осталось лишь мёртвое пространство, ограниченное железом и двумя сумрачными брандмауэрами, расположенными под прямым углом. Окурки, бумажки, смятые жестяные банки. Изнанка мира.

«Брандмауэр» в переводе с языка архитекторов означает противопожарную стену — без окон, без дверей. Так вот, одна из здешних стен не была совсем уж глухой: на уровне второго этажа темнело окошко, единственное на весь двор, пробитое, вероятно, жильцами самовольно.

…Не сговариваясь, вытащили сигареты, закурили.

— А поведай, друг мой правдивый, что ты думаешь по поводу всего того говна? — Лисицын потыкал большим пальцем себе за спину. — Мы капитально влипли. Ага?

— Зря сбежали, — откликнулся Барсуков с тоской. — Дурь в салате осталась. Не отбрешешься.

— Вернуться?

— Ну… если сопрём салатницу, Лосева обо всём догадается.

— Лосева… — сморщился Лисицын. — Боюсь, она и так в принципе обо всём догадалась, только не на салат грешит, а на кофе или тоник… Блин, а ведь застряли! Мост разведён…

Было зябко. Одетые не по погоде (без курток, в простых рубашках), молодые люди чувствовали себя неуютно. Барсуков вышел через мобильник в сеть и посмотрел график разводки мостов:

— Нормально. Скоро откроют.

— Хорошо бы эту Лосеву тоже… того, — обронил Лисицын как бы невзначай.

Барсуков окаменел. Сигарету до рта не донёс, так и застыл.

— Чего — того?

— Какой ты всё-таки инфантильный, Барсуков. Того — это того.

— Одного трупа мало?

— Ну, я не знаю, — обиделся Лисицын, суматошно всплеснув руками. — Я стараюсь измыслить, как нам спастись, так и сяк прикидываю, а он мне — язвит! Молод ишшо — язвить!.. Короче. Быстро соображаем, где мы провели ночь. Во-вторых, ежели заткнуть Лосевой рот, никто не скажет, что мы были в квартире.

— А тот урод?

— А тот урод первый на подозрении. Его слово против нашего. Тем паче, когда на месте происшествия найдут какую-нить его вещицу… — Лисицын, прищурившись, посмотрел на кепку, висящую на футбольной штанге. — Ну, что приуныл, дружочек?

Барсуков заплакал.

Был ли труп? Не факт.

Воспоминания роились, как рассерженные пчёлы, забирались под череп и жалили мозг… Лосева ещё верещала наверху, выкликая имя упавшей с балкона подруги, а парни уже сыпались вниз по лестнице, застёгивая на ходу ширинки. Окно между первым и вторым этажами было раскрыто, и Барсуков притормозил, выглянул, перегнувшись через подоконник. На асфальтовой дорожке лежала большая кукла — так ему поначалу показалось. Спустя мгновение он рассмотрел детали… зачем, спрашивается, выглядывал? И так ведь мутило. Собрался было стошнить, как вдруг тело шевельнулось… вроде бы…