Полдень, XXI век (ноябрь 2011) - Страница 25

– Джек? – неуверенно позвал Марк. – Джек, это вы?

Ответом ему было молчание, плотное, непрошибаемое, как камни, охраняющие вход в здешний мир. Дудочка всхлипнула и захлебнулась. Боясь потерять даже жалкие эти звуки – пусть будет все угодно, но не тишина, не этот туман, – Марк заспешил к лесу.

Под кронами резко потемнело. Исчезли даже огоньки. В редких просветах за кончики ветвей цеплялась мгла. Марк торопился, как ему казалось, за отголосками музыки. Вот только музыка сперва оказалась шелестом листьев, потом – журчанием воды в белой клубящейся реке, а потом Салливан понял, что окончательно заблудился. Он шел, невольно ускоряя шаг, потому что невидимые существа таращились ему в спину, замерев от любопытства. Корни пересекали тропу и норовили дать подножку. Срывалось дыхание. Остро кольнуло в боку. Марк остановился, отдуваясь и уперев руки в колени. Скорее по привычке, чем сознательно, он попытался разыскать чей-то ментальный след – но в ответ хлынул такой темный холод, что Салливан отшатнулся и попятился, как от удара. Лес подернулся пеленой, и сквозь нее вновь проступила серая равнина и отчетливей сделался звук камышовой флейты.

«Я умираю», – подумал Марк, и снова глухо и безнадежно прокричал:

– Джек!

Что-то ужалило его за левым ухом; Марк хлопнул себя по голове и обжегся. Поднес руку к лицу. На его ладони сидел оторвавшийся от других светляк. Салливан сжал светляка в кулаке и запихнул в карман. Когда Марк поднял глаза, между древесными стволами вспыхнула оранжевая точка.

Как он бежал! Хрипя, задыхаясь и прыгая через груды бурелома, Марк несся к огоньку. Флейта умолкла за свистом воздуха в легких и гулом крови в ушах. Наконец деревья раздались, и Салливан вывалился на небольшую прогалину.

На другом конце поляны стоял дом. Дом, сложенный из крупного камня, с крышей из сланца и невысоким крыльцом. В восточном окне распахнуты были ставни. На подоконнике расселась небольшая тыква, и в тыкве горел свечной огонек.

– Дед? – глупо пробормотал Марк.

Спотыкаясь, он кинулся к дому. Взлетел на крыльцо и распахнул дверь, ведущую в гостиную.

Конечно, никакого старика в доме не оказалось. Камин давно потух, на углях лежал толстый слой пепла. Пыль поднималась при каждом шаге Марка, и все в комнатах подернулось беловатым одеялом пыли. Скрипели половицы. Стекла фотографий на стенах покрылись узором мелких трещин, и невозможно было различить выцветшие лица на снимках. Старый Салливан огорчился бы – он купил антикварную камеру на аукционе в Дублине и очень ею дорожил. Дедовское кресло жалобно охнуло, когда Марк опустился в него и, ссутулившись, закрыл лицо руками.

Он не знал, сколько просидел так. Часы с кукушкой остановились. Никто не подтягивал цепь с медной гирькой в форме наковальни. Наконец Марк встал и прошел на кухню. Открыв нижний ящик буфета, где дед хранил всякую хозяйственную мелочь, Салливан вытащил моток толстой стальной проволоки и кусачки. Взяв еще складной нож, он перебрался в гостиную. Снял тыкву с подоконника и аккуратно принялся прорезать в верхней части светильника отверстия, чтобы прикрепить проволочную ручку.

Салливан пробыл бы в этом доме еще долго, но оцепенение в мышцах и ползущий по ногам холод напомнили, что надо спешить. Подхватив тыкву за новенькую ручку, Марк подошел к двери. Ему очень хотелось оглянуться, чтобы в черной памяти зрачков остались продавленное кресло, и камин, и портрет Дина Шеймаса рядом с фотографией деда на каминной полке. Там же стояла и его детская фотография в рамке из белых ракушек. Марк не оглянулся.

Распахнув дверь, он шагнул за порог – ив лицо ему ударил вечерний свет. Эти красноватые лучи показались такими яркими после многочасовой мглы, что Марк вскрикнул, зажмурился и сделал шаг назад. Плечи его уперлись в холодный камень. Салливан обернулся.

Он стоял на вершине холма у подножия каменного дольмена. Внизу и по сторонам тянулась осенняя мерзлая травка, кусты. Горизонт окутала пелена, а в ней угадывался лес и дымы небольшой деревни. Марк глубоко и сильно втянул морозный воздух.

Он выбрался. Он вышел по ту сторону холма. Ветер ударил в левую щеку, неся запах близкого моря. Огонек в тыкве мигнул, но не погас. Что-то трепыхнулось в нагрудном кармане. Марк расстегнул клапан, и на свет выбрался зеленый болотный огонек. Покружился над дольменом, мигнул и устроился над головой Марка.

– Я не мертвец и не житель болот, – сказал Салливан.

Но, должно быть, в его голосе не было достаточной уверенности, потому что огонек не отстал. Марк пожал плечами и начал спускаться с холма.

Расстояние в сумерках оказалось обманчивым, и, когда Марк добрался до деревни, уже изрядно стемнело. Между поселком и лесом расположилась невысокая церковь. Церковную крышу покрывала гнилая солома, а на кресте угнездилась ворона. Марк, прищурившись, смотрел, как над церковью умирают последние краски заката. Багровая полоска вспыхнула и погасла, и тут же зажглась снова, но ближе к земле. Редкая цепочка факелов. От деревни донеслись крики и громкий стук.

– И тут все не слава богу, – пробормотал Марк и остановился в тени ограды.

Здесь пахло прелью и разрытой землей. За изгородью торчало несколько могильных крестов. Парочка из них выглядела достаточно свежей, и зеленый огонек беспокойно заметался над головой Марка.

– Мы не будем оживлять покойников, – прошипел Салливан и потянулся к огоньку.

Занятый охотой за светляком, он не сразу заметил выпавшего из сумрака человека. Сначала услышал хриплое, с присвистом, дыхание и шум торопливых шагов и только потом оглянулся. Человек стоял, приложив костлявую руку к груди, и смотрел на Марка со странной смесью ужаса и восторга. Прежде чем Салливан успел сообразить, что происходит, пришелец бухнулся на колени и просипел:

– AhMhuire!

«Матерь Божия». Дедовские уроки не прошли зря, и Марк, усмехнувшись, ответил по-гэльски:

– То ta me in amhras.

«Это вряд ли».

Подняв повыше светильник, он вгляделся в лицо незнакомца – и отшатнулся. Тусклые черные глаза, землистые щеки, крупные и резкие, хотя и искаженные многолетним пьянством, черты. Он видел этого человека. Видел его в сером безвременьи, на галечном пляже у безымянного моря, во главе ватаги мертвецов. Только у трясущегося в грязи бедолаги не было багрово-синей полоски на шее. Следа от веревки или ремня…

– Ты дьявол? – спросил человек. – Ты явился, чтобы забрать мою душу?

«До скорого свиданьица, инквизитор».

До встречи по эту сторону холма.

Крики преследователей стали явственней. Низкие облака отразили факельный свет. Времени на решение не оставалось.

И тогда Марк прикрыл глаза и принялся считать.

Раз. Он скажет «нет» – и через тысячу лет казненный предатель по имени Джек Рюноскэ не придет к КПП военной базы на Экбе, не потребует пачку сигарет и не назовет его, Марка, «инквизитором». Через тысячу лет нити тумана, похожие на узоры хищных фракталов, оплетут Риньету, Терру, Луг… Землю. Через тысячу лет… может быть, чуть больше или чуть меньше. Не имеет значения.

Два. Он скажет «да». Три кита, на которых строилось обучение во флорентийском лицее: читать мысли; подчинять волю; плести наваждения. Марк сжал и разжал пальцы, уже ощущая на ладони иллюзорную тяжесть серебра. Он скажет «да», и к рассвету в этой деревне – жалких две дюжины домов, меньше, намного меньше людей, чем хоть на той же Экбе, – не останется никого живого. Выспавшееся к утру воронье нажрется от пуза. А этот дрожащий, жалкий сейчас человек закинет кожаный ремень на ветку ольхи. Или, допустим, осины. На закате Марк ослабит петлю, спустит труп на землю и даст волю вибрирующему от нетерпения светляку.

Раз. Он скажет «нет». Разорвется временная петля, распадутся звенья цепочки, и – как знать – может быть, Плясуны не пожалуют еще тысячу, десять тысяч, десять миллионов лет. Может быть, никогда.