Полдень, XXI век (ноябрь 2011) - Страница 23

Когда кораблик врезался в атмосферу, экран на некоторое время почернел, скрывая бушевавшее вокруг корпуса пламя. Затем оболочка отстрелилась, началось медленное снижение на антигравах и включились наружные камеры. Море травы под кораблем волновалось, шло широкими волнами. Из травы выступали редкие и пологие холмы. Некоторые из них венчали зубцы серых мегалитов.

– Джек?

– Да, Марк?

– Что было там, позади? Что случилось в деревне?

Рюноскэ некоторое время молчал, водил пальцем по экрану, выбирая удобное место для посадки. Наконец ответил:

– Там, инквизитор, случилось много сытого воронья.

В тени мегалитов становилось зябко. Холодом тянуло не от земли. Та была еще по-полдневному сухой и жаркой, стрекочущей кузнецами. Холод источали каменные глыбы по сторонам. Днем, в четком свете здешнего маленького солнца, Марку показалось, что он различает на камнях знаки. Фигурки. Охотник с копьем. Вытянувшаяся в прыжке лань… бессмыслица. Так уж устроено человеческое сознание, что в переплетении случайных трещин и пятен мха видится знакомое. На планете Луг никто ни на кого не охотился, если не считать крупных золотоглазых стрекоз. Здесь вообще не водилось зверья – только насекомые и бесконечное море травы.

– Чего мы ждем? – спросил Марк.

– Чего ждешь ты, я не знаю. Я жду заката.

Марк поднял голову. Солнце коснулось сиреневой дымки на горизонте, и дымка загорелась яркой полоской – словно над травяным морем нависло второе, настоящее.

– Ты помнишь, какой сегодня день?

Марк обернулся. Джек сидел, скрючившись, прижавшись спиной к камню и обняв свою тыкву. Глаза его блестели весело и хищно.

– Разве тебя не учили, инквизитор: забыть свою историю – значит, забыть себя. Сегодня ночь Хэллоуина. Детишки по всей Ирландии скоблят тыквы, чтобы выставить их после заката на крыльцо или на окно. Говорят, огонек в тыкве отгоняет злых духов. Защищает владельцев дома от болотной нечисти.

Марк помнил. Он и сам выскребал ложкой неподатливое тыквенное нутро. Ночь Хэллоуина. Единственная ночь, когда дед распахивал ставни восточного, глядящего на вересковые пустоши окна. На подоконнике стояла тыква с горящей в ней свечой, и дом оставался в безопасности. Джек О’Лантерн, Тыквенный Джек, охранял границу между миром живых и мертвых.

Затылка Салливана коснулся неприятный холодок, и он резко обернулся. Танец на лугу набирал силу. Рядовой Тосс и сержант Джеремайя – да нет, не Тосс и Джеремайя уже, а две ломкие и одновременно плотные фигуры протоптали дорожку в траве, и трава под их ногами увяла. Из травы, из самой земли тянулись белые туманные струйки. Мертвецы ворочались в тумане, или, скорее, туман обвивал мертвецов, льнул к их все быстрее и тверже переступающим ногам, поднимался выше – и ярче горели в нем зеленые светляки.

– Пора, – сказал Джек. – Бери лампу.

Он встал, отряхнул с одежды травинки и пошел вниз по склону холма. Стебли расступались перед ним с едва слышным шелестом, и те же стебли хрустко трещали под ногами Марка.

Утром они выгрузили мертвецов из холда. Покойники казались вялыми, светляки над ними едва мерцали. Волоча неподатливого и крупного мертвеца (Джеремайя? Или все-таки Тосс?), Марк подумал, что зря не прихватил с собой полковника Нори. Салливан давно перестал врать себе, потому что слишком ясно видел это вранье в других. Вот и с Нори – вполне можно было использовать робота-погрузчика, но Марк не смог совладать с искушением.

Там, на Экбе, он таки заставил армейского попыхтеть, втаскивая тяжелых мертвецов в грузовой холд. Глаза у Нори были одновременно бешеные и стеклянные. Каким-то базовым блокам разведчика обучали, да не в коня корм. А Марку вдруг сделалось очень весело. Марку захотелось влезть на крышу кантины и простереть руки, и чтобы от пальцев протянулись послушные нити – к каждому оловянному солдатику на этой базе, к каждому. Еще в лицее он мог контролировать две-три дюжины человек. Как приятно было бы испытать сейчас границы своей власти. Как приятно было бы почувствовать, наконец, что не только у тех, в тумане, за забором, есть власть.

Но именно из-за тех, за забором, Марк ограничился самым необходимым. Охранники в коридоре и на выходе, сонный капрал, дежуривший у склада с грависетями, еще каких-то двое, ошивавшихся у камер с покойниками. Скорее всего, наблюдатели из генштаба. Диспетчер на взлетном поле. И только случайно подвернувшемуся под руку Нори не повезло.

«Я знаю, Салливан, кто вы такой».

Я тоже многое знаю, мог бы сказать Марк. Многое, но не все. Например, я знаю, отчего ты развелся с женой, но не знаю, почему до сих пор хранишь ее фото. Хотя и это я могу из тебя выдавить, могу, но не стану. Сорванные цветы сгнивают и превращаются в грязь, говорил отец Франческо. Никогда не отбирай у человека самое последнее, самое глубинное. Ты отберешь у него цветок, а тебе достанется плесень и распавшиеся в пыль лепестки. И ты даже не узнаешь, что доставшаяся тебе мерзость когда-то была цветком.

Поэтому Марк просто смотрел в остекленевшие, бешеные глаза полковника Нори и улыбался. Что бы ни произошло на планете Луг, дороги назад у воспитанника флорентийского спецлицея не оставалось.

– Почему именно Луг? – спросил Марк.

Он настроил грависети так, чтобы мертвецы освободились через час. Джига там или фокстрот, а оказаться лицом к лицу с одержимыми Плясунами кадаврами прямо сейчас Марку не улыбалось. К этой мысли стоило привыкнуть. Стебельки травы кололи пальцы. Солнце карабкалось в зенит и немилосердно пекло затылок, и в зарослях уже кто-то возмущенно трещал, не радуясь вторжению чужаков.

– Здесь есть холмы, – непонятно ответил Джек.

– На всех планетах есть холмы.

– Еще здесь нет людей.

Марк стер пот со лба и обернулся. Рюноскэ стоял в нескольких шагах от Салливана. Точнее, не стоял, а пританцовывал, что-то насвистывая себе под нос. Мелодия была ускользающе знакомой и назойливой, как стук бьющегося о лампу мотылька. Тыкву Рюноскэ сунул под мышку.

– Нет людей?

– Ты же сам видел, инквизитор. Там, в камере, еще минута – и ты поплясал бы за мной, со всей своей нейролингвистикой. Как миленький поплясал бы. Ты же не хочешь, чтобы твои приятели навеки заблудились в холмах? Мертвецы уйдут к мертвецам. Мертвые к мертвым, живые к живым – так, кажется?

Марк не нашелся, что ответить.

– Я бы на твоем месте, – промурлыкал Джек, – сейчас же погрузился бы на кораблик и чесанул отсюда куда подальше.

– Вот уж нет.

– Нет?

– Нет.

– Решился идти со мной, значит?

Марк коротко кивнул. Он не доверял этому человеку или не человеку – скорее всего не человеку. Он должен был увидеть сам.

– Ну смотри. Я ведь предупреждал – оттуда трудно вернуться.

– Уж как-нибудь.

– Ладно. Как хочешь.

Рюноскэ отбил лихое коленце, после чего объявил:

– Так даже лучше. Понесешь лампу. А я тогда организую нам музычку.

Предупреждая вопрос Марка, Джек полез за пазуху и вытащил небольшую оловянную дудку, тин вислу. Поставив лампу в траву, он приложил дудку к губам и выдал резкую трель. Так дудели музыканты на сентябрьской ярмарке – там, тысячу лет и сто парсеков назад, в деревушке Фанор у вечно беспокойного моря. Марку казалось, что он давно забыл эту музыку.

Пляшущей походкой Джек спускался с холма в распадавшийся на нити туман. За Джеком шел Марк, сжимая в кулаке проволочную ручку лампы, а за Марком шла ночь. Ночь тянулась от подножий камней, словно их тени все пытались и не могли потрогать гребень второго холма. Серебряная полоса на горизонте обмелела и быстро погасла.

Они шли по колено в траве, только что изумрудной, а теперь – почти черной. Округлый склон мягко стекал вниз. Другой холм поднимался прямо перед ними, будто стена. Вокруг Джековой лампы кружились мотыльки. Рядовой Тосс и сержант Джеремайя, обнявшись, танцевали, и их отражения дробились в капельках тумана, и казалось, что мертвецов не двое, а больше, намного больше – нет, это просто запела дудочка. Несколько коротких нот, словно сигнал к атаке или, наоборот, к отступлению.