Полдень XXI век, 2012 № 10 - Страница 28

Дверь хлопнула.

Отец вернулся.

— Ну где ты там, чертенок? Ох, чертово племя.

Бежит Витечка. Со всех ног бежит, из сараюшки прочь, к дому, вот увидит отец, что возле сараюшки Витечка был, головы Витечке не сносить.

— Ну, привет... ох, чертенок какой, стричь тебя надо... верно говорю?

— А весь в тебя, — говорит Витечка. Улыбается. И не весело ему, а улыбается.

— Ну чего встал, хоть чайник включи... ох, чертенок, ты хоть посмотри сначала, есть там вода, нет... так вот коротнет.

Улыбается отец. И неловко Витечке, что вот, виноватый он — а отец улыбается. Обнял Витечка отца, спокойно так на душе стало, будто и не было там ничего, в сараюшке.

— Ну чего липнешь, чего? Денег тебе надо? Позавчера давал.

— Ты у меня, папа... самый лучший...

— Ишь ты как... что, натворил чего-нибудь?

— Не-а...

— Ну что ты сразу... соскучился парень, а ты про него сразу вон что думаешь... — голос матери из комнат, — по себе людей не судят. Это папа у нас такой, как натворит чего по разъездам, так потом маме духи покупает, шубку норковую.

— Да будет тебе при ребенке-то.

Витечке хорошо. Сейчас мама чай разольет, и пирог порежет, и Витечке серединка достанется, и будет хорошо-хорошо, будто и не было там ничего.

Боязно Витечке.

А как не боязно... и не ходить бы туда, и не смотреть, а как не ходить, так и тянет глянуть — как оно там, может, высохло уже все, может, и не было ничего. Да так и будет. Просто потому, что Витечка так хочет. Вот сейчас придет Витечка в сараюшку, а там ничего.

Боязно.

Вроде и уехал отец еще утром рано — а так и кажется, вот он, там сидит, на лужу под шкафом смотрит.

Идет Витечка медленно, как на голос отца, бывает, говорит таким голосом чужим, холодным — ну вылезай, чертенок. Ты натворил?

И головы со стеллажей на Витечку смотрят. Глаза прищурили. Тоже, наверное, в сараюшку пришли и что-нибудь разбили, вот отец им головы и поотрывал.

Смотрит Витечка под шкафом.

Ну не надо.

Ну, пожалуйста.

Ну.

Ан нет. Вот она, лужа, да не лужа, море целое, там под шкафом-то пол просел, так море целое натекло. И вроде как водоросли в этом море шевелятся. И будто бы плавает что-то там, в море этом.

И смотрит Витечка — и не понимает. Как он вообще думал море это тряпкой вытереть, тут не тряпка, тут вообще ничего не поможет, обычно, если где что так натечет, надо маму звать, мама знает, как убрать. А тут попробуй, позови маму, раз такое тут.

Убежал Витечка.

Спрятался.

И надо что-то делать, а поди разбери — что. Это как тогда хотел дверь с петель снять, шалашик сделать, а дверь большая, тяжелая, вот и думай, как снимать. Наполовину снял кое-как, тут отец вернулся, уж он и орал, ах, чертенок, чертово племя.

Подумаешь, дверь какая-то, Витечка бы поиграл, потом обратно привесил. Витечка же знает, что вещи надо на место класть. Вот тогда у мамы орхидея расцвела, Витечка ее вытащил, весь день играл, потом тихонько обратно в горшок ткнул, землей присыпал. А что она завяла, так то разве Витечка виноват.

Дверь хлопнула.

Отец пришел.

Бежит домой Витечка. Вот-вот увидит отец, где Витечку, чертенка, черти носили.

— Ох, чертенок... когда тебя стричь-то будем? Косички скоро заплетать начнем... айда тебе косичек наплетем, как индейцу... и перья приставим. Будешь в вигваме жить, охотиться на буйволов... у-у-у-у-у! Ну что, Олюш, что у нас тут сегодня... а, вот и буйвол подоспел, жареный.

— На вас, прожорливых, никаких буйволов не напасешься.

— Ничего, Олюш, грант получим, легче будет. Там и заживем, и лабораторию новую сварганим.

— А старую куда? — кричит Витечка. — Которая в саду?

— Чего кричишь-то, не на базаре. Куда-куда, под бульдозеры. И не висни на мне, не висни, не отдам я ее тебе. Тебе тоже домик какой-нибудь сколотим под детскую... а про сараюшку не проси даже, там химией все пропитано... под бульдозеры... только реактивы сначала вынести, там этих... на миллионы.

— А миллионы — это много?

— Ой, брат, мно-ого, разобьешь чего, не расплатишься.

Боится Витечка. Так и кажется, что знает отец, все-все знает... и про лужу, и про море, и про водоросли, которые там в этом море шевелятся. Нет, не знает, ест буйвола, да не буйвола — курицу жареную, говорит что-то с мамой про грант.

Скорее бы уж этот грант дали, там, глядишь, и сараюшку снесут... а когда сносят, там уж неважно, что кто разлил.

Боится Витечка.

А бойся не бойся, идти надо. Идет Витечка, тряпку за собой волочит, ведерко с водой громыхает. Вроде так мама делает, когда грязно, надо тряпку взять, и ведро, а уж что дальше делать, Витечка уж разберется как-нибудь.

Не боги горшки обжигают.

Так папа говорит, когда в сараюшку идет.

Уж как-нибудь. Там бы еще порошочком каким присыпать, как мама делает, только Витечка не знает — каким. Ничего, и тряпкой с водой как-нибудь.

Ключ поворачивает.

Ключ всегда в замке, вот и полез Витечка. А зачем ключи оставляют, не оставляйте, если не хотите, чтобы Витечки тут не было... это в город как-то отец возил Витечку, по конторам по всяким ходил, а там дверь была тоже на замке, а Витечка открыл, зашел. Там красиво так, глобус большой, вертится и светится. Ох, отец ругался потом, на Витечку злыми глазами смотрит, а перед хозяином кабинета навытяжку стоит... прошу прощения, господин директор, не углядел.

Вот и тут так же.

Пришел Витечка — с тряпкой, с ведром, под шкаф заглянул.

А там.

Какая там тряпка, какое ведро... куда там. Лес дремучий шевелится, во все стороны из моря вылезает, будто воздух нюхает. Смотрит Витечка — никогда он таких деревьев не видел, вроде бы и не тополя, и не березы, и не пальмы, черт пойми что.

Идет Витечка — боязно, а вперед идет, куда деваться-то. Надо с лужей этой что-то делать... с лужей... уже не пойми, с чем.

Тут-то он и выскочил.

Он.

Оно.

Черт пойми.

Большой такой, матерый, как только в зарослях этих уместился. Вроде как крыса, да не крыса, черт пойми, что, уши торчком, хвост волочится и гребень вдоль спины, и пасть свою раззявил, и язык раздвоенный выпустил.

Тут-то и побежал Витечка. Какая тряпка, какое ведро, тут бы самому выбраться, бегом, бегом, через дом, через сад, к дому, по дорожке, бух — в руки отцу.

— Ты куда несешься-то, чертенок?

— Папа... ты у меня... самый лучший.

И надо что-то говорить — и не говорится ничего.

— Ишь ты как, с чего бы это вдруг?

— Папа... а давай в воскресенье в город поедем.

— Да какое, мне работать надо.

— Да ну работать, давай поедем... я тебе что покажу... там вертолет электронный... там в «Фокусе» комната есть, пять-дэ, там.

— Чего натворил?

— А?

— А ну, чего натворил, признавайся.

Ревет Витечка. И вроде как хотел виду не подавать, отрицать все, а тут сами слезы в три ручья хлынули.

— Та-ам, в кабине-е-ете-е-е.

— А кто тебя туда вообще приглашал? А?

— Бума-а-а-аг-а-а-а.

— Чего бумага?

— Я... пори… пори, порисова-а-ать хо… хот...

— Воду, что ли, разлил?

Что за люди папа с мамой, и говорить им ничего не надо, все видят, все слышат, все знают... вот уже и в кабинет отец идет, и Витечка за ним, и боязно, и хочется бежать, и надо идти.

— Не, Олюш, ты посмотри, что он вытворил-то! Порисовать он хотел. Я у него на заднице теперь так порисую. Пять-дэ ему... я ему ремнем такое пять-дэ сделаю... и шесть-дэ, и сколько хошь дэ... вертолет ему... вот и весь твой вертолет... стоимость бумаги из жалования твоего вычтем.

— Да брось ты, Колюш, дверь бы в кабинет закрывал, глядишь, и не было бы ничего. Айда ужинать, я ребрышки наготовила.

— Ребрышки? Ладно, только за ребрышки прощаю. Ну чего там притих-то, айда сюда, ребры есть будем.

Витечка бросается к отцу — плачет навзрыд, сам не знает, о чем, о том, что там, под шкафом, там, там.