Пол Гетти. Мучительные миллионы - Страница 61

Гордон нашел себя в жизни довольно поздно — после сорока лет. Именно тогда он начал реализовывать скрытые в нем способности — композитора, поэта и бизнесмена.

В отличие от других членов семьи, он никогда не отличался ни одержимостью, ни прагматизмом. Он обожал свой огромный особняк на Пасифик-Хейтс, всегда был преданным и любящим отцом и мужем и любил деньги лишь потому, что благодаря им он мог наслаждаться свободой от множества мелких, не заслуживающих внимания проблем.

Он уверял, однако, что не будь у него миллионов, он жил бы точно так же. Разъезжал бы в таком же автомобиле, смотрел бы те же телепрограммы и те же фильмы. «Возможно, что я стал бы не композитором, а преподавателем литературы в каком-нибудь колледже, но все равно был бы счастлив».

Похоже, что, говоря так, он не лицемерил, поскольку относился серьезно ко всему, кроме денег. Реакция музыкальных критиков на его песенный цикл была разнородной, однако Гордона это не взволновало, и он сказал по этому поводу: «Моя философия заключается в том, что мнения и взгляды должны отличаться. Это помогает понять как свои ошибки, так и самого себя. Всегда найдется парень, вкусы которого совпадают с моими, но прислушиваться к мнению только своих единомышленников я считаю признаком тупости». Гордон был совершенно прав, однако ему не мешало бы заинтересоваться и тем, как тот факт, что он мультимиллионер, повлиял на мнение критиков.

Один из известных ирландских поэтов Симус Хини, прочитав одну из изящных романтичных поэм Гордона, сказал как-то Биллу Ньюсому: «Я бы назвал Гордона Гетти лучшим среди поэтов-миллионеров». То же самое говорили композиторы о его музыке, а экономисты — об экономических теориях. Особый интерес вызывали последние, поскольку их автор носил фамилию Гетти.

Кроме грамзаписей, коллекция которых была одной из самых богатых в Америке, он больше ничего не коллекционировал. Три картины Дега, изображавшие жизнь балерин, висевшие в спальне, и изящная старинная мебель в гостиной были приобретены не Гордоном, а его супругой. Она обожала ювелирные изделия, старинную мебель и полотна импрессионистов. Гордон же предпочитал всему этому свои оригинальные идеи и часто напоминал старого рассеянного профессора каких-нибудь мудреных наук. Если бы у Гордона спросили о названиях тех трех полотен Дега, за которые его жена заплатила несколько миллионов, то он наверняка бы посоветовал спросить об этом у Энн.

Однако события последующих нескольких месяцев показали, что Гордон оказался достойным носить имя своего отца и как бизнесмен. Все, кто рассчитывал на его наивность и отсутствие у него деловой хватки и расчетливости, жестоко просчитались.

Вскоре у Гордона возникли трения с советом директоров «Гетти Ойл».

За несколько месяцев до этого скончался всемогущий Лансинг Хейс, и Гордон остался единственным главным доверительным лицом трастового фонда Сары Гетти. Поскольку этот фонд владел 40 процентами капитала «Гетти Ойл», то Хейсу после смерти Пола Гетти удавалось держать все руководство этой компании в своем кулаке. Он не скрывал своего недовольства президентом «Гетти Ойл» Сидом Петерсеном, и теперь, когда Хейса не стало, тот вздохнул с облегчением и почувствовал себя полноправным хозяином «Гетти Ойл».

Гордона Петерсен упорно не замечал и обращался с ним довольно высокомерно и даже бестактно. А зря. Ведь после смерти Хейса именно Гордон остался единственным доверительным лицом фонда. Теперь в его распоряжении был огромный семейный капитал, и это наполнило его чувством ответственности за судьбу фонда. Для начала Гордон решил уточнить, в каком состоянии находится компания, в которую вложена львиная доля капитала фонда. Петерсен, подобно многим, считал Гордона наивным простачком и решил, что сможет отделаться от него общими фразами. Но Гордон вцепился в него как клещ и потребовал объяснить, почему дивиденды акций фонда упали до рекордно низкого уровня — 50 долларов с акции. Петерсен посмотрел на него немигающим злобным взглядом и процедил что-то невнятное.

Не добившись ответа от Петерсена, Гордон направился в Нью-Йорк, чтобы уточнить у банкиров на Уолл-стрит, не занижена ли стоимость акций «Гетти Ойл» по сравнению с акциями ее конкурентов, и если так, то попросить совета, что ему предпринять, чтобы выправить положение.

Задав этот вопрос таким финансовым стервятникам, как Айвен Бокси и Бун Пикенс, Гордон действительно поступил наивно и очень опрометчиво, поскольку вложил в их уши информацию о том, что «Гетти Ойл» в критическом положении. О визите Гордона на Уолл-стрит узнал и Петерсен. Раздраженный излишней активностью Гордона, он решил охладить его пыл.

Вместе с советом директоров компании «Гетти Ойл» Петерсен начал активные действия по дискредитации Гордона. Цель оппонентов последнего была проста — убедить членов семейства Гетти в некомпетентности Гордона и уговорить их обратиться в суд с тем, чтобы тот передал контроль за семейным капиталом Гетти крупнейшему американскому банку «Банк оф Америка». Это дало бы Петерсену возможность удержаться в кресле президента «Гетти Ойл» и продолжить темные махинации с акциями компании.

Заговорщики, однако, явно недооценили Гордона и переоценили свои возможности. Для начала они решили обработать Марка. Предложение подписать петицию о передаче контроля над семейным фондом банку его удивило, и в октябре 1983 года он вылетел в Сан-Франциско, чтобы выяснить, что происходит, непосредственно у своего дядюшки. Сообщение Марка насторожило Гордона, и он понял, что против него готовится заговор. Тем временем Петерсен, не добившись ничего от Марка, начал уламывать брата Гордона — Пола-младшего и наконец убедил того подать петицию в суд от имени его пятнадцатилетнего сына Тары. Однако Гордон уже был к этому готов.

Подобный маневр Петерсена был довольно циничным, поскольку он прекрасно знал, что Пол не поддерживал с сыном никаких отношений и судьба Тары была ему совершенно безразлична. Сообщники Петерсена посчитали его контакты с Полом-младшим бесперспективной и даже глупой затеей.

Обеспокоенный интригами «Гетти Ойл», Гордон вскоре пустил это оружие в ход. Его преимущество над противником заключалось в том, что его отец оставил большую часть своего акционерного капитала музею в Малибу, и теперь попечитель музея — Гарольд Уильямс держал в руках 12 процентов акций «Гетти Ойл».

До последнего момента тот держался в стороне от происходящих событий, однако Гордону ничего не стоило убедить его в том, что помощь ему в борьбе с руководством «Гетти Ойл» отвечает финансовым интересам музея. Таким образом, владея контрольным пакетом акций «Гетти Ойл», включавшим 52 процента всех акций компании, Гордон вместе с Уильямсом уже могли разогнать совет директоров «Гетти Ойл» и избавиться от коварного Петерсена. Медлить с этим они не стали, и вскоре судьба «Гетти Ойл» была решена.

Желающих завладеть «Гетти Ойл» долго искать не пришлось. Первой откликнулась начинавшая входить в силу компания «Пеннцойл», предложив за каждую из акций «Гетти Ойл» по 110 долларов наличными. Это предложение Гордона устраивало, однако оформление сделки пришлось отложить из-за того, что его вызвали в суд. Там его ознакомили с исковым заявлением одной из «Джорджетт» (так в семействе Гетти окрестили дочерей Джорджа) — Клер. Она набросилась на Гордона за то, что он самовольно решил разрушить компанию, созданную ее дедом. Когда Гордон попытался ей объяснить, что все вырученные от продажи «Гетти Ойл» деньги пойдут в семейный фонд, она спросила:

— Но для чего, дядя Гордон, увеличивать капитал фонда, составляющий почти два миллиарда долларов? Разве этого для всех нас недостаточно?

— Твой вопрос, Клер, вполне логичный, — заметил Гордон, теребя свои кудряшки на макушке, и продолжил: — Но я исполняю волю твоего деда и своего отца, поручившего мне заботиться об умножении капитала и прибылей фонда.

Клер этот ответ не удовлетворил, и она настояла на том, чтобы ее адвокаты выяснили, законна ли сделка Гордона с «Пеннцойл Компани». Пока шли все эти выяснения, Гордону подвернулся другой покупатель — нефтяной гигант «Тексако», предложивший еще больше — по 125 долларов за акцию «Гетти Ойл». В январе 1984 года Гордон, выступая от имени трастового фонда, принял предложение «Тексако», и сделка была оформлена официально. В результате семейный капитал моментально удвоился и стал равен четырем миллиардам.