Покушение на Россию - Страница 24

Мать работала с утра до ночи, а я проводил день на улице с мальчишками. Недалеко был вокзал, и каждый день мы провожали солдат на фронт, маршировали рядом с оркестром. Казалось, что у России бесконечные запасы мужчин. Да и девочек-санитарок много шло в строю. Иные совсем маленькие, школьницы еще, очень красивые в своих гимнастерках. Потом, когда я уже учился в школе, я понял, что эти людские запасы сгорели почти полностью. В нашем классе было сорок мальчиков — и только у четверых были живы отцы.

Часто видели мы и печальное зрелище — как конвоир с каменным лицом ведет дезертира, уткнув штык своей винтовки ему в спину. Их вылавливали на чердаках. Мы, мальчишки, были на стороне конвоира, и в то же время дезертиры с тоскливым и отрешенным взглядом, все почему-то в серой одежде, казались нам родными. Можно даже сказать, что казались родными, чуть ли не одним целым, солдат-конвоир и дезертир. И потом, уже взрослым, я у многих людей замечал: при виде человека под конвоем, заключенного, они смотрели на него таким взглядом, словно это их родной брат.

Испытал я тогда и силу сострадания. Мальчишки постарше стали посылать меня нищенствовать — маленьким лучше подают. Мне надевали сумку, и я ходил по квартирам, просил хлеба, а они поджидали меня за углом. Но дело оказалось трудным. Очень многие женщины, которые открывали дверь, заводили меня в комнату, разогревали еду и усаживали меня обедать. После того, как я из-за дверей просил «подать голодному кусочек хлеба», отказаться от еды я не мог. Я заставлял себя съедать один обед за другим и, пройдя один дом, чувствовал себя совершенно больным. Кончилось тем, что я пообедал у одной учительницы, которая работала вместе с моей матерью и меня знала. Моей матери собрали, сколько могли, продуктов, чем ее удивили — мы жили не хуже других. Дело выяснилось, и пришлось мне моим приятелям отказать. Сейчас в Москве другое сострадание и другие нищие. Многие им подают, считают это велением времени. У меня рука не всегда поднимается. В трудные годы мы не подавали, а делились.

Знаю, что бывал я и жаден, и несправедлив, обижал людей и сам обижался, но когда я сейчас думаю, как объяснить, что такое был Советский Союз, я вспоминаю, как кормили меня незнакомые люди.

Кстати, тогда же я познакомился и с рыночной экономикой, которой якобы у нас не было, как и сострадания. Часть хлеба, который мы получали, мать нарезала ломтиками, мазала лярдом, а я шел на рынок и продавал эти бутерброды и кое-что из вещей. Мне было четыре года, но я был удачливым коммерсантом, хотя и не акулой бизнеса. Акул на тех рынках не было. Много было раненых солдат на костылях — они поправлялись после госпиталя, прежде чем поехать домой. На рынке они покупали кружку молока и кусок хлеба и ели молча и неторопливо. И любовь, которой окружал их весь рынок, казалась каким-то особым видом энергии, силовые линии этого поля были почти осязаемы. Тогда я, конечно, ничего этого не думал — это я сейчас пытаюсь передать мои детские, по сути, биологические ощущения. Но если бы меня сегодня спросили, в чем для меня образ русского человека, я бы назвал именно это — раненый солдат на том рынке, с кружкой молока и куском черного хлеба, в этом энергетическом поле любви. И суть религиозности для меня — не в сутане или рясе, а в том, как этот солдат пил молоко и держал хлеб.

Так что война осветила мою жизнь, как и жизнь все-таки подавляющего большинства населения, не выстрелами и ужасами зрелища смерти, а особым всеобщим душевным состоянием. Оно не появилось в результате войны, оно ею лишь проявилось.

В ту войну в жизнь вошло мое поколение, но тогда воевали наши отцы, и они нас защитили. За последние 15 лет мое поколение проиграло большую кампанию в своей войне. Чуть было вообще страну не сдало. Но зацепились на пятачке. Пока есть силы, надо помочь молодым, им придется выгрызать нашу землю обратно.

Апрель 2001 г.

В начале апреля с.г. я по просьбе Московской Патриархии участвовал в семинаре Всемирного Совета Церквей (ВСЦ) на тему «Этика гуманитарной интервенции». Я сопровождал о. Всеволода Чаплина из Патриархии. Он взял на себя выступления по богословской теме, а я — по культуре и политике. Этот семинар дал много пищи для размышлений. Хотел я сразу написать о нем для «Русского дома», но решил, что лучше пусть уляжется. Сейчас из ВСЦ прислали материалы, и я вижу все яснее. В те три дня дебатов такое было напряжение, что и вспомнить ход разговора было трудно, все нюансы как будто стерлись из памяти, остались лишь самые сильные, потрясавшие меня вещи. Сегодня могу изложить спокойно.

В чем суть? Все мы видим, что после уничтожения СССР мир быстро меняется. Запад лихорадочно строит «новый мировой порядок». Суть его в том, чтобы разрушить те принципы мироустройства и международных отношений, которые возникли после Второй мировой войны и гарантировались равновесием сил между двумя системами. Основой права, на котором стоял мир, был принцип суверенитета государств и невмешательства в их внутренние дела. Атака на этот принцип сейчас идет по многим направлениям, но самый радикальный шаг состоит в провозглашении права на «гуманитарную интервенцию», то есть права на военную интервенцию в страны, где нарушаются некоторые якобы высшие гуманистические принципы («права человека»).

Международное право предусматривало возможность использования силы против страны-агрессора или для восстановления мира, но при жестком условии — только по решению Совета Безопасности ООН. А оно должно приниматься всеми его постоянными членами, каждый из них имеет право вето. Поэтому посылка войск по решению ООН была крайней мерой и применялась только в очевидных случаях. В «однополярном» мире, который спешит устроить Запад, роль судьи, жандарма и даже палача возлагается на США.

Уже когда Горбачев сдавал СССР, США начали запускать пробные шары. Так в 1989 г. они совершили военное нападение на Панаму, в ходе которого погибло 7 тыс. мирных жителей. Предлог был нелепым — они хотели арестовать президента Панамы по подозрению в том, что он торгует наркотиками. Потом были еще пробы («война в Заливе»), но главным испытанием была агрессия против Югославии, на которую ООН не дала согласия. Теперь это демонстративное пренебрежение правом хотят закрепить в новых нормах, а значит, надо подготовить мировое общественное мнение. А для этого важно получить одобрение Церкви. Отсюда и инициатива ВСЦ, в который входит и Русская Православная Церковь. На семинар созвали 26 деятелей церкви всех континентов и нескольких ученых, а также видных лиц из ООН и гуманитарных организаций.

Я, беседуя со священниками из ряда стран, спрашивал, в чем они видят смысл этой акции. Все они отвечали одинаково: правящие круги Запада нуждаются в том, чтобы церкви одобрили право на «гуманитарную интервенцию», а духовенство объяснило это пастве. Для этого ВСЦ должен выработать и принять большой документ, целую доктрину, из которого должны исходить священники в своих проповедях. На семинаре главные церкви, входящие в ВСЦ (то есть протестантские и Православная), изложат свои точки зрения и попытаются найти компромисс. Так оно и было.

Понятно, что позиция о. Чаплина, который исходил из догматов Православия, и моя, вытекающая из принципов нашей культуры и современных научных представлений, полностью совпали. На мой взгляд, о. Чаплин блестяще обосновал неприемлемость интервенций с точки зрения Православия. Я его пересказывать не буду, да и не сумею. Я лучше расскажу о тех идеях, которые высказывали протестанты, и о том типе мышления, который они обнаружили. Мы плохо это представляем, а ведь они — влиятельная часть западного общества.

Многое меня в них поразило, и впечатления возникли сложные. Пропасть между моими и их представлениями о человеке и обществе оказалась гораздо глубже, чем я предполагал из чтения литературы. Когда я говорил вещи, которые мне казались абсолютно очевидными, так что мы в России никогда их в слух и не высказываем, они глядели на меня с изумлением и напряженно старались понять. Похоже, они просто не верили своим ушам. Напротив, когда я слушал многие их рассуждения, мне они поначалу казались уловками хитрых политиканов — не могут же люди так думать!