Покорение высоты - Страница 3
В доме, принадлежавшем купцу Ершову, семья Никитиных заняла две комнаты — большую и маленькую, обе на втором этаже. Едва распаковали вещи, Василий Васильевич поторопился укрепить медную табличку на воротах и попросил почистить, чтобы сияла.
На другое утро отправился он в городскую управу. Василий Васильевич представил начальнику канцелярии рекомендательные письма и важно сел. Едва пробежав первые строки, начальник канцелярии вскочил, словно перед ним был генерал.
— Господин Никитин, — волнуясь, произнес чиновник, — мне поручено сообщить вам, что их превосходительство вас принять не смогут. Ни сегодня, ни завтра. Они не намерены принимать вас вовсе, тем более что место частного поверенного у пас уже занято.
— Этого не может быть! Что значит «место занято»! Я ехал сюда именно за местом. Оно не может быть занято!
Неизвестные люди с притворной скорбью разводили руками.
Василий Васильевич не знал, как он придет домой, что скажет жене. Мечты о достойном воспитании детей, о том, чтобы самому наконец сбросить груз недовольства своим положением, — все распалось в прах.
Оказалось, что полицейский циркуляр, посланный из Тобольска ему вслед, обогнал его в дороге, и градоначальник Ишима, избегая лишних хлопот, посадил частным поверенным племянника своей жены, которому едва сравнялось восемнадцать лет. Василий Васильевич писал губернскому начальству жалобы, но они оставались без ответа. Подумав, погоревав, Никитины решили обживаться здесь.
По сходной цене им вскоре удалось купить корову. Никитины почувствовали, что с этой покупкой их жизнь направляется совсем в другое русло, чем они ожидали.
Ни Василий Васильевич, ни Ольга Николаевна не умели к своей корове подступиться, пришлось брать уроки у хозяйской прислуги. Пегая Милка с задумчивыми глазами стала любимицей детей. Вниз по извозу через мост Ермака водил по утрам пятилетний Коля Никитин кормилицу семьи на заливные луга.
Коля Никитин с сестрой Валей. Ишим. 1911 г.
Никитины продолжали упорно искать свою судьбу, не теряя надежды на будущее. Это шло от надежной веры в свои руки, в изобретательность ума.
Была у Никитиных еще одна попытка перейти на натуральное хозяйство. На протяжении их первой ишимской зимы плели они всем семейством рыбачью сеть. Василий Васильевич прослышал, что озера и старицы вдоль реки Ишим кишмя кишат самой разнообразной рыбой. Попадаются окуни во всю сковороду. Неизвестно, что последовало бы за сетью, если бы в первом же озерце не изгрызли ее горбунцы — земноводные твари, похожие на кузнечиков.
Прошел год, и на том месте, где висела золотистая табличка несостоявшегося частного поверенного, появилась большая вывеска: «Фотография О. Н. Никитиной». Еще лежал снег, когда стали поступать из Читы различные фотопринадлежности, которые присылал отец Ольги Николаевны. Прибыл громоздкий, но удивительно удобный станок для ретуши, следом за ним яркие декорации: пальмы на морском берегу, озеро с горбатым мостиком и черными лебедями, рисованный уголок аристократической гостиной.
Вскоре весь полусвет Ишима — мелкие чиновники, удачливые ремесленники, скупщики зерна и сала — потянулись в фотопавильон. Они с удовольствием позировали, сыто развалясь в кожаном кресле на фоне экзотических чудес. Особенно любили фотографироваться хозяин мыловаренного завода со своей неувядающей женой и машинист паровой мельницы с целым взводом сыновей. Раз от разу клиенты получались на фотографических карточках все краше, потому что Ольга Николаевна наловчилась ретушировать портреты, не оставляя на лице никаких изъянов. Оказалось, что никитинскую клиентуру мало беспокоило сходство. Узнал себя — этого довольно, был бы красив! Убрать лошадиную челюсть, сделать демонические глаза, взрастить шевелюру на облысевшей голове — все могла Ольга Николаевна.
Василий Васильевич быстро приосанился, преисполнился важности, принимая заказы и плату за услуги. Искусство ретуши ему не поддавалось, не хватало знания психологии ишимцев. Зато в искусстве обработки фотопластин, в химическом цехе он был незаменим.
Никитины были уверены, что нащупали наконец надежную почву и теперь можно расправить плечи. В самом деле — все не так уж плохо. Скорее наоборот: основная еда у них — молоко и хлеб — своя! В счет оплаты семейных портретов поставляют им в высоких кулях прямо с мельницы муку простого помола. Если муку хорошо просеять, она станет почти белой, а отруби пойдут на прикорм корове. Никитины уже могут позволить себе нанять прислугу. Деревенская девушка Лена ухаживает за коровой, отводит ее в стадо, заменив Колю, помогает маме на кухне. Каждое утро мама выпекает в русской печи целую гору калачей и булок. Ржаной хлеб считается деликатесом, потому что он покупной.
Мама спокойная, раздражается редко, хотя за целый день ей редко удается присесть. В десять часов пойдут клиенты, а до этого еще нужно привести в порядок детскую одежду, убраться в павильоне. Бьет десять, и мама преображается: она чопорная хозяйка фотоателье, в котором делают людей красивыми. Это высшее искусство во всем Ишиме, если не считать кинематографа «Модерн», где под гремучий рояль крутят стремительные американские фильмы.
Во время работы в павильоне детям вход туда запрещен, их заблаговременно выпроваживают гулять. Летом дети Никитиных ходят в обуви только в церковь, а во все остальное время — в дождь ли, в зной — босиком. В лексиконе семьи слова «больно», «устал», «тошнит» запрещены. Мама толково объяснила:
— Зачем говорить, что тебе больно? Чтобы нам всем тоже стало больно? Скажи три раза подряд: «Мне не больно, уже не болит» — и потри, где ушиб. Увидишь — все само пройдет!
Ссадины, синяки, ушибы проходят быстро, но Коля успевает набрать новые. Счастливая детская пора кажется бесконечной.
«Посреди города стояла величественная пожарная каланча, на которую по десяти раз на дню, отдуваясь и потея, с мукой на лице взбирался пузатый сторож красных петухов. Как сияла его медная каска в солнечный день, как завидовали ему мы, мальчишки, переступая босыми пятками по пушистой пыли городской площади», — вспоминал Никитин.
Рос он послушным и рассудительным мальчиком, несмотря на безнадзорность. На отважные поступки, то есть на серьезное озорство, он решался только в мечтах.
Однажды в жаркий день после дождя ватага ребят собралась на площади. Самые старшие затеяли опасную игру, в которой победителем считался тот, кто сумеет взобраться по лестнице пожарной каланчи как можно выше и оттуда спрыгнуть вниз. В то место, куда приземлялись прыгуны, малыши подгребали песок и пыль. Пачкаться в земле Коля считал зазорным, а прыгать боялся. Но однажды он решился и, холодея от страха, полез наверх. Вдруг мальчишки засвистели и бросились врассыпную. Коля поглядел вниз и остолбенел: медная каска сверкала прямо под ним, пожарный орал и грозил кулаком. Мальчик приготовился сдаться на милость хозяина каланчи, но гибельный страх не давал ему пошевелить ни рукой, ни ногой. Пожарный, убедившись, что угрозы не помогают, лихо крикнул: «Эх, держись у меня!» Со злой резвостью, широко ворочая задом, толстяк полез за мальчиком. Коля заплясал на ступеньке, как будто с лестницы можно было куда-нибудь убежать. Он оглядел площадь — мальчишки стайкой сбились в переулке, ожидая развязки. Пожарный подбирался к цели и уже приготовился схватить его за ногу. Коля вскарабкался на несколько ступенек выше — ребята внизу стали еще меньше. Он с мольбой поглядел на них и, зажмурив глаза, полетел вниз. Земля рванулась навстречу. Голые пятки срезали земляную горку, и он утонул в пыли. Вскочив на ноги, он запрокинул голову, словно хотел продлить свой полет, но пожарный уже сползал вниз, и Коля вприпрыжку бросился бежать.
Бедствовать с некоторых пор Никитины перестали, но были заботы, которые их по-настоящему удручали. Они долго не могли себе позволить нанять репетитора, который бы подготовил Колю к поступлению в гимназию, и испытывали некоторое чувство вины перед сыном, хотя и не подавали вида. Заметными, ярко выраженными способностями он не блистал, вот разве что любил рисовать и умел добиваться сходства с натурой. Когда ему не было еще семи лет, мама научила его бегло читать и считать в пределах сотни. Дальше она не знала, чему его учить, а пора регулярных занятий между тем уже наступила.