Покой им только снится... - Страница 7
Как-то приехал гость, старый друг Александра Ивановича. Увидел Виталия, Юрия и ахнул: вымахали, как дубки. Они росли крепышами. Оба по-своему внешне похожи на отца. Александр Иванович ответил:
— Растут… при свете ракет.
Юрий повел плечами: когда ему что-то не ясно, всегда так делает. Паренек он любопытный и прямой.
— Как это… при свете ракет? — спросил он.
— У тебя, кажется, глаза на затылке, сынок, — сказал Александр Иванович. — Живешь при сиянии ракет и ничего не замечаешь. — Он попросил Виталия: — Растолкуй брату.
На лице Виталия — раздумье. Он еще в затруднении, не разобрался целиком в отцовской фразе. Но отец ждет, все ждут. Нам, взрослым, понятен ход Александра Ивановича: пусть «старшой» сам осмыслит, найдет свой ответ. К чему отцу разжевывать? Он все время побуждал детей думать самостоятельно, вырабатывать собственное отношение к окружающей жизни. Это был его нерушимый принцип. И Виталий нашел свое объяснение:
— Мы видим, как взлетают ракеты. Днем и ночью. Ночью светло от них, как днем. Можно читать книги. На высоте ракеты встречаются с солнечным светом. Там, наверху, еще день. Льются синие, голубые, желтоватые краски… Удивительно красиво. Мы это часто видим. А другие ребята, что живут далеко от нас, не видят. Нам очень повезло. Мы живем при свете ракет.
Отец похлопал сына по плечу. Виталий заулыбался, точно получил пятерку. Гость сказал:
— Добрый будет ракетчик. Я бы с удовольствием послал к нему своих детей… на стажировку. Возьми, Александр Иванович, его на стартовую площадку.
— Зачем водить за ручку? Сам придет. Своей дорогой, — ответил Александр Иванович.
Александр Иванович больше «возился» с Виталием. Он старший, должен больше понимать? Не только. Отец видел: у Виталия более мягкий, уступчивый характер, чем у младшего сына, бархатный, что ли, характер. Вот и делал его прочнее, надежнее. Помню такую мелочь. Впрочем, есть ли в воспитании «мелочи»?.. Приемник, который они создавали втроем, испортился, «Виталий наладит», — сказал Александр Иванович. И Виталий, не самый сильный радиотехник в семье, принялся чинить его один. Увлекся. Под конец и Юрий примкнул к нему. Возились до полуночи. Я не выдержала: «Когда же спать?» Сыновья упрашивали: «Ну еще полчасика…» Александр Иванович подмигнул мне: мол, ладно, пусть закончат. Он приучал детей любое дело доводить до конца.
Помню еще случай на озере. Отец попросил Виталия разведать бухточку на противоположной стороне. «Старшой» поплыл, ну а вместе с ним и Юрий — он всегда следовал за ним. Уплыли далеко, еле видно. Я забеспокоилась: не случилось бы чего. Александр Иванович сказал уверенно: «Доплывут, не маленькие». Он не боялся пускать их в неизвестность.
Они еще были школьниками, когда отца не стало… Мы узнали: Александр Иванович готовил к пуску ракету, но не успел дать ей старт — погиб при исполнении служебных обязанностей. Обидная смерть. Конечно, она потрясла семью… Виталий как-то сразу сник, словно потерял какую-то пружинку. Отец для него был все. Но не сломался, не потерял себя — сказалась отцовская закваска. Судьба заставила его выбирать жизненный путь и решать самому, не опираясь на сильные плечи отца. Но все отцовское было с ним, и он сказал мне:
— Буду ракетчиком.
Я знала: это не мальчишеская прихоть, не мимолетное веяние, а твердое убеждение. Он выбрал ту дорогу, по которой шел его отец.
— Отцовские ракеты раньше я видел издали, в полете, а тут, в училище, а потом и в части разглядел их вблизи. Они стояли спокойно на земле, выстроившись в ряд, как солдаты на смотре — по ранжиру, одна другой выше. Самая большая выделялась на правом фланге, задрала свой любопытный нос к небу. На вершине ее играли солнечные лучи. Солнце — старый друг ракет.
Ракеты захватили меня красотой и мощью. Вспомнилось, как отзывался о них отец: «У ракет общечеловеческая красота». Тогда я не понимал его определения. Точнее, этого слова — «общечеловеческая». Не увязывалось оно с ракетами. Отец смотрел на них, как на живые существа. А что у них живое?
Потом я, кажется, начал понимать: пропорции, формы ракет — все на высшем, гармоничном уровне, как у самых совершенных созданий. Вряд ли что вокруг сравнишь с ними по красоте. Конструкторы, создав эти прекрасные творения, поднялись, может быть, до самой большой высоты. Общечеловеческой, как говорил отец. Не знаю, возможно, есть и другое объяснение, я не претендую на абсолютную точность. А сила, мощь… Они угадывались с первого взгляда. Как бы неуловимо проступали через серебристую оболочку.
На ракеты я смотрел с фамильной гордостью. Ведь их испытывал, выводил в свет, давал им путевку в жизнь мой отец. Конечно, не он один, вместе с товарищами, коллективом (в наше время ничего не создается в одиночку), но тут есть и его вклад. На серебристой обшивке не указаны даты выхода в свет, ракетные биографии. И все-таки у каждой из них — своя история, связанная с именем моего отца.
Вон та, на левом фланге, что поменьше, видимо, из разряда первенцев. Вполне возможно, она проходила испытания в то время, когда я провожал отца на остановке «Носовка». Вторая, вероятно, взлетала ночью — отец, помнится, двое суток не был дома, и мы не спали, ждали его. А этой, правофланговой, самой большой, отец, может быть, и не успел дать старт, пускали ее без него. Вся его послевоенная жизнь — в этих ракетах. Я смотрел на них и, не скрою, гордился. Заметный след на земле оставил отец.
«Сам придет. Своей дорогой», — когда-то сказал отец. Эти слова крепко врезались в мою память. Может быть, они стали моим указателем в жизни. Я пришел к отцовским ракетам уже не мальчишкой и не просто юношей, а человеком в военной форме, с курсантскими погонами. И сразу стал сопричастен ко всему, что создано годами его жизни.
Я познавал ракеты. Многое зависит от того, как познавать. Схемы, формулы, системы, механизмы сами по себе еще мертвы, если их не одухотворить. Так говорил отец. Теперь мне ясно, почему каждая ракета для него была живой, со своим «характером», «голосом». А для меня? Для меня они просто «родственники» — отцовское наследие. Пока безмолвные «родственники». Стояли молча, не открывали живую, ищущую душу отца. А он ведь оставил в них многое. Может быть, больше, чем я представлял. Мне надо было увидеть душу ракет.
Как переступить за грани невидимого, в тайный отцовский мир? Этот вопрос возник, когда я смотрел на ракеты. И опять мне помог отец. Вспомнил, однажды он советовал: «Проникай, сынок, сам в сложности жизни и смотри тройным зрением — глазами, умом и сердцем».
В училище обнаружились друзья отца. Одного из них, начальника, генерала, я знал давно. Когда-то называл его попросту — «дядя Толя». Теперь уж так не назовешь. Он — мой старший начальник. При первой встрече предупредил меня: «Смотри, отца не позорь. Спрошу с тебя вдвое строже, чем с других». Потом смягчился: «Какие будут вопросы, заходи…»
Об отце рассказали бывшие его подчиненные. Я узнал, что на стартовой площадке отца называли «двужильным» — он мог работать дни и ночи напролет, не показывая усталости, — что он сумел освоить весь ракетный комплекс, от начала и до конца, — был одним из немногих ракетчиков-универсалов.
Вспомнили и такой случай. Шел отец мимо гостиницы, слышит, гуляет какая-то компания. Заглянул из любопытства. Гуляли приезжие монтажники. Пригласили его за стол. Он сказал: «Перед работой никогда не пью. И вам не советую. Но раз вы выпили, не могу вас завтра допустить до испытательного корпуса. Работа у вас сложная, тонкая, можете и напортачить…» Ходили монтажники за ним всей компанией, упрашивали их простить, он остался непреклонен. Офицер-ракетчик, рассказавший мне эту небольшую историю, заключил: «Твой отец не проходил мимо ни плохого, ни хорошего — на все отзывался с душой, все оценивал строго, по большому счету».
Из всех воспоминаний друзей отца мне больше всего запомнилась эта простая история. И вот почему. Что-то похожее случилось и со мной. Справлял я один праздник в полузнакомой компании. Какой-то курсант-второкурсник, немного подвыпив, распетушился, поднял шум на весь дом. Я махнул рукой, отошел в сторону. Потом попало мне от генерала. Стоял перед ним весь в испарине, готовый провалиться сквозь землю. А он и не ругал, только сказал: «Забыл, что ты сын Носова». Вот что значит не слушаться отца, не смотреть на все в жизни так, как он советовал — глазами, умом и сердцем, в общем, тройным зрением. Да, так я и осваивал отцовское наследство. Одно утешало: понятые ошибки тоже шаг вперед. Они тоже обостряли зрение.