Покой им только снится... - Страница 3

— Один я сел в корабль. На место командира. Рядом со мной — манекен, третье место — пустое. Сам привязал себя ремнями. Сижу, жду спокойно…

— Совсем не нервничал? — вырвалось у меня.

— Не поверите… Честное слово, не нервничал, — улыбнулся он. — Я ведь раньше испытал ударные перегрузки. Меня сбрасывали вместе с креслом… Десятки раз. Знаю, как земля проваливается вниз, как сдавливают перегрузки… Я уж был готов к полету. После всех тренировок выработался прочный рефлекс и на удар, и на падение, и на приземление… Отсюда и спокойствие.

— Так вот, сижу, поглядываю в открытый люк, — продолжал Богдан. — Вижу, подходят конструкторы, космонавты… Юрий Гагарин спрашивает: «Высоты не боишься?» — «Нет, — говорю, — я старый высотник. Частенько заглядывал в космос в барокамере, правда, на вашей высоте еще не был». — «Побываешь. У тебя все впереди, хотя и старый высотник». Видно, слова «старый высотник» не вязались с моим возрастом — мне двадцать один год, — они всех рассмешили. Закрыли люк. И конструкторы, и космонавты пожелали мне счастливого полета. Слетал. Подбежали космонавты. Павел Попович говорит: «У меня спина заныла, когда увидел падение вниз».

На лице Владимира Комарова удивление: «Ты улыбаешься?..» В общем, всех почему-то смутила моя улыбка. Вышел я из корабля, сел на стул. И тут посыпались вопросы от космонавтов. Расспрашивали обо всем: какие были перегрузки? Как «вели» себя ноги, руки? Открывал ли я рот при падении?.. Больше всех интересовался Комаров. Он ведь собирался лететь на первом «Восходе». Юрий Гагарин, слушая меня, признался: «Пока все, что мы делаем, не укладывается в голове». Вспомнил, что я чувствовал при его полете. Не укладывалось в голове, что в космосе летает человек. Я был потрясен… Видно, все новое, что происходит впервые, действует необычно, не сразу вырисовывается в нашем воображении.

Мы всегда на пороге чего-то нового. Всегда нас ждет неизвестность. И мы шагаем в нее. Нам надо раскрыть ее до начала полета. На это и уходит наше время, наши поиски. Как поется в песне: «У нас еще в запасе 14 минут…»

Мы идем с Богданом по улице. Шагаем не спеша: не хочется расставаться с хорошей погодой. Утро теплое, ласковое. Дышится легко, свободно. В ближнем сквере на все голоса заливаются птицы. Богдан останавливается, слушает.

— С собой бы взять эти голоса, — говорю я, намекая на его длительный эксперимент.

— И возьму, — отзывается он. — Все утро возьму…

Нос к носу столкнулся с ним какой-то паренек, ругнулся и вдруг встал как вкопанный — на груди Богдана увидел красную с белыми просветами планку ордена Красного Знамени. Это его поразило, Они, видимо, сверстники. Уважительно уступил ему дорогу, проговорив:

— Извините…

Я оглянулся: паренек смотрит вслед Богдану, и на лице у него написано любопытство. Страшно хочется ему знать, за что таких же ребят, как и он, в мирное время награждают орденами Красного Знамени. Некоторое время мы шли молча.

— С чем вы идете?

— У меня одно желание — оправдать надежды всех, кто руководит этим экспериментом, — ответил Богдан. — На меня смотрят, от меня ждут… Как же я могу ударить лицом в грязь? Сделаю все, что возможно. Поверьте, это не фраза, не хвастовство. Все мы, испытатели, идем на эксперименты с таким чувством.

— Один идете теперь?

— Нет, вдвоем. Вместе со мной врач. Кажется, человек подходящий для длительного эксперимента.

— Что значит «подходящий»?

— В любом эксперименте очень важно сходство характеров. Как в горах у альпинистов. Долгие дни и ночи вдвоем… И никого рядом. Все пополам. В такой обстановке самое подходящее, когда люди дополняют друг друга. Лучше, если оба разные по характеру. Один — спокойный, другой — кипучий. Если второй вскипит, то другой смягчит…. И все будет хорошо.

— А если этот врач такой же, как вы?

— Ничего, я приспособлюсь. С разными характерами имел дело. Не ссорились.

— Значит, спокойно идете на эксперимент?

— Мы уж давно приняли на вооружение правило космонавта Николаева: «Главное — спокойствие».

Я понял: Богдан несет в свой новый эксперимент, в свое неведомое зрелое мужество, качества испытателя-многоборца и человека-многоборца. В свои двадцать с небольшим лет он уже опытный, сильный разведчик будущего.

Богдан появился неожиданно, просиял улыбкой:

— Давненько не виделись…

— А где борода?

Мы договорились: он придет с шикарной бородой, чтобы сфотографироваться на память… Ведь не каждую неделю возвращаются с «полетов». А он прибыл все в том же виде — побритый, в модном костюме, легких полуботинках. Словно вернулся с городской прогулки.

— Жалко, но что поделаешь, — развел руками Богдан. — В корабле брился… Каждое утро. Врачи заставили.

Он сел за стол напротив меня. Только теперь, при свете, я заметил, как побледнело, осунулось лицо моего нового друга. Сказал ему об этом.

— Я уж отдохнул… три дня хожу по земле, — улыбнулся он. — Вчера рано проснулся. Встал у открытого окна и долго слушал, как шелестят листья, бегает ветерок по деревьям, поют птицы… Смотрел на синеву неба. Чудесно. Милее всего на свете. После длительных экспериментов по-другому смотришь на мир, на всю жизнь. Выходит, полезны разлуки и встречи.

Я пожалел, что у меня не бывает этих разлук и встреч — все время хожу по земле и, что скрывать, далеко не всегда воспринимаю окружающий меня мир звуков, красок, необычность жизни. Богдан не впервые выходит из сурдокамеры, барокамеры, корабля, после длительной «отсидки», не впервые встречается вот так необычно с солнцем, небом, зеленью деревьев, земными звуками… И каждый раз — удивление, восторг. Значит, чуткая, восприимчивая у него душа. Или это свойство всех испытателей, побывавших в длительном «полете»?

— По-моему, всех, — ответил Богдан. — И не только испытателей. А космонавты? Ведь мы люди. Возвращаясь домой, никогда не перестаем радоваться многообразию жизни.

Вспомнилось, что неделю назад я позвонил на работу Богдану. Мне ответили: «В командировке». Значит, он еще «летал» в корабле. Я подумал: что он, интересно, делает в этот день? Обычное, похожее на предыдущее или что-то другое? В календаре кружочком обвел тот день. Богдан провел рукой по кудрям, задумался.

— День как день, — проговорил он. — Обычный. Начали готовиться к «посадке». А на другой день узнали: еще побудем в корабле… Продолжим наш «полет».

— Тяжелее был другой день?

— Несравнимо.

— Опять преодолевали «психологический рубеж»?

— К этому рубежу нельзя привыкнуть. Всегда по-иному его чувствуешь и заново одолеваешь, — объяснил Богдан. — Утром мы настроились на «посадку». Врач Борис сказал: «В выходной отдохну дома, с семьей. А в понедельник — на работу». Я тоже наметил: в воскресенье поеду за город… Поеду куда глаза глядят, в какой-нибудь лес. И буду бродить целый день, пока не устану…

Только мы размечтались, видим в иллюминатор — промелькнули два озабоченных конструктора, врач, еще кто-то. Почти каждый день они приходили, группировались на командном пункте, спрашивали по радио о нашем настроении. Потом, как обычно, мы докладывали обширную информацию за сутки. Всякие замечания о работе приборов, систем, выводы. Они дотошно расспрашивали. У каждого — свои вопросы. А тут — ни привета, ни ответа. Прошмыгнули мимо, словно и забыли о нас.

Мы забеспокоились. Видимо, какое-то летучее совещание у них. Слышим в динамике вопрос: «Как работают такие-то системы?» Отвечаем: «Отлично». Опять — перерыв. Наконец излагают суть дела: «Нам нужно до конца проверить, как действует эта система, не можете ли еще «полетать»? Ответ ждем через полчаса». Мы переглянулись: «Еще полетать…» Наши планы о воскресном отдыхе рухнули, как карточный домик. Ладно, бог с ним, с этим воскресеньем. Обойдемся без него. Важнее другое.

— Усталость?

— Нет, заметной усталости не было, — уточнил Богдан. — Некоторая «обездвиженность». В корабле не разойдешься — это не квартира. Куда ни повернись, наткнешься на стенку. Движения ограничены: два раза в день делали гимнастику руками, ногами… До трехсот взмахов с резиной. И все. Остальное время лежишь в удобном кресле. Покой, тишина, только стрелка ползет по циферблату. Руки, правда, часто заняты, а все тело — без движения. Немного слабеют ритмы сердца, мышцы теряют прежнюю силу, ухудшается координация движений. И в отдыхе тела есть свой рубеж, за который переступать не очень приятно.