Поиск-89: Приключения. Фантастика - Страница 58

После длинной паузы пророк произносит:

— Диктатура церкви!

И сдавленный полушепот репрезентанта:

— Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его! Вы с ума сошли, Джон. Диктатура церкви! Нам не хватает еще взвалить на церковь ответственность за все, что творится в нашем обществе… Вы задумывались над вопросом, почему за две с лишним тысячи лет церковь пережила и вынесла все — смены формаций, войны и катаклизмы, революции социальные и технические? И уцелела. Все проходило, а церковь стоит. Человечество осваивает новые миры, а церковь стоит! Человек овладевает механизмом наследственности и творит чудеса, о которых молчит Библия, а церковь стоит! Почему? Я отвечу. Потому, что мы всегда стремились к власти над душами, — это самая реальная власть. Опыт церкви показывает, сколь иллюзорна и преходяща власть светская, ведь и она была в наших руках, была и ушла. Но мы есть, ибо за века отшлифовали, довели до высшего совершенства искусство компромисса — уступать, не уступая, уходить, оставаясь. Мы стали мудрыми с мудрецами и кроткими с бедняками, мы покинули ризницы и ушли в народ, мы приняли даже релятивизм и уживаемся с атеизмом.

Я грешен, господа, я поддался соблазну, не разглядев опасности в проповедях отца Джона. Позже я допускал в нечистых помыслах своих, что новая ересь, вера в пришедшего кибера, отвращая от язычества, будет безобидна для людей и полезна для церкви, как антитеза ее, как убедительная демонстрация еще одного ложного пути, после которого лишь остается вернуться в лоно церкви истинной. Должен был я предвидеть, но не сподобил господь, в какую пропасть ведет этот путь. Сейчас говорю вам: остановитесь! Одно дело удерживать паству от насилия, от стремления изменить порядки и сущности, и совсем другое — диктатура именем церкви, а любая диктатура есть насилие. Зачем вину за насилие брать на себя? Я стар и хотел бы служить добру, но ложен был мой путь, и вижу: я повинен во зле.. Пророк непочтительно перебивает его:

— К чему столько пафоса и эмоций! Диктатура неизбежна, и сие от вас не зависит, у нас просто нет другого выхода: язычество набирает силу, идейная борьба с ним не дает результатов, обстоятельства принуждают нас к насилию. Вы задавали нам вопросы, теперь позвольте вас спросить: а не является ли история церкви историей борьбы с язычеством?

— Вы правы, Джон, вы правы! Борьба с язычеством в чем-то — великий грех монотеизма вообще и христианства в особенности. Господь выделил человека из природы, поставив его над ней. И я, служитель божий, усомнился…

— Зеленый! Язычник!

— Ну-ну, генерал, — голос пророка ласков. — Вы преувеличиваете. Сомнение — простительный грех, и апостолы сомневались… Его преосвященство поначалу внес достойный вклад в наше движение, он стоял у истоков и, как говорит мой кибер Ферро, выполнил предначертание. Теперь мы достаточно сильны… Итак, господа, по общему согласию руководство движением отныне полностью переходит в мои руки.

— Тут неподалеку, на помойке, недавно видели собаку. Я вас покидаю, господа. — В старческом голосе репрезентанта слышится ирония. — Надо съездить, возможно, и мне повезет. А потом пойду… повою.

В этот раз пауза тянется нескончаемо, присутствующим надо время, чтобы прийти в себя от шока.

— Репрезентант не понимает духа времени. Больше прямоты, больше решительности, больше, если дозволено сказать, наглости. Вот чего мы ждем от вас. — Это тоже знакомый по телевидению голос папаши Харисидиса.

— Совершенно с вами согласен, — говорит пророк.

— Лоудмены могут выступить в любой момент, — чеканит генерал. — Покончим с язычниками!

— Да! И, я полагаю, весьма полезным будет, если Джольф-4, чистейший-в-помыслах, нанесет удар по гидропонным предприятиям. В любом случае мы в этом замешаны не будем…

Совещание длилось более двух часов, и постепенно перед Нури и Норманом разворачивалась картина заговора, охватывающего все звенья государственного аппарата.

По мнению пророка, движение достигло своего апогея, когда к нему примкнул отставной генерал Баргис. Генерал привел с собой полтораста тысяч горластых фанатиков тишины и порядка: после ликвидации регулярной армии — вынужденная уступка ассоциированному миру — многие офицеры примкнули к движению генерала. Баргис наладил взаимодействие с полицией, особенно с теми ее формированиями, которые непосредственно вели бои с армией Авроры, нашел общий язык с синдикатом Джольфа и умело пользовался услугами его анатомов. Короче, он взял на себя всю оперативную подготовку переворота, оставив за пророком идеологию.

После того, как господин Харисидис заверил присутствующих, что деятельность штаба встречает понимание в деловых кругах и что премьер-министр, милейший, надо сказать, человек и широких взглядов, полностью в курсе событий, совещание приступило к обсуждению конкретных деталей намечаемого переворота…

Норман дослушал все до конца, вынул из аппарата и спрятал на груди кассету.

— Спасибо, Вальд. Твою услугу переоценить нельзя! Мы еще увидимся, — лицо его было отрешенным и замкнутым. — А сейчас я должен исчезнуть.

— Что будет, Норман?

— Будет то, что должно быть. Это судороги уходящего. Править по-старому они не в состоянии. Нового принять не могут, в новом для них места нет. В прошлом такая ситуация рождала фашизм. Будет борьба. И знаешь, что в ней самое страшное? — Он помолчал. — То, что мещане тоже люди.

Норман застегнул на груди лямки пояса астронавта и оглянулся в дверях.

— До встречи, друг.

— Тебя убьют, Норман.

— Ну, не сразу. — Норман натянул шлем, улыбнулся. — Я пока еще депутат парламента, а они вынуждены до поры соблюдать приличия. И вообще это не так просто.

В этот день с утра Дин был чем-то озабочен, но нашел время предупредить Олле, что жрец-хранитель ждет их, дабы оказать второй знак доверия. Это высокая честь, и немногие удостоены ее.

До резиденции жреца они добирались на метро с двумя пересадками и в сопровождении группы боевиков. Олле был слишком заметен, и стать его угадывалась под любым гримом. Вообще-то признаков, что за ними охотились, как сказал Дин, не было. То ли Джольфу было не до них, то ли взрыв лимузина на шоссе был достаточно убедительным.

Жрец ждал их в музее тотемов. Он был в своей спецодежде — алой мантии и синей шапке в звездах.

— Наслышан о ваших успехах, — жрец обнял Дина, тепло поздоровался с Олле и повел их по длинному заброшенному тоннелю.

— Второй знак доверия! — Они остановились перед тяжелой двустворчатой дверью, украшенной выпуклым резным изображением львиной головы, покоящейся на когтистой лапе.

Жрец тронул коготь на лапе, и створки разошлись.

Олле не заметил ни высоких сводов украшенного колоннами зала, ни великолепных светильников, неожиданных здесь после мрачных переходов. Олле увидел детей. Это было непривычно. В Джанатии дети не играли на улицах, дети прятались в квартирах и машинах, где можно было дышать. Здесь они стояли молча, и, вслушиваясь в их молчание, Олле вспомнил звонкоголосых подопечных Нури там, в городке ИРП. Он вгляделся в лица с синюшными кругами под глазами и задохнулся от тяжелой злобы, от темного гнева на страшный мир взрослых, в котором если недостает доброты, то разума должно бы хватить для понимания той простой истины, что на нас жизнь не кончается, что дети после нас жить должны. Кошке это понятно, кошка лапой скребет, следит, чтобы после нее на Земле чисто было…

— В музее тотемов вы видели утраченное. Здесь то, что осталось, — звери, сохранившиеся в Джанатии.

К зверям были отнесены мыши домашние, проживающие в ящике со стеклянными стенками, две серые крысы в большой клетке и пара мелких собачек помойной породы. Под потолком чирикали не живущие в клетках воробьи, ковырялись в рассыпанном корме неаккуратные сизые голуби, и в том же вольере сидели хмурые вороны. Был еще зверь кот, он лежал на подушке и был удобен для обозрений и робких поглаживаний. Жрец проследил взгляд Олле.

— Это брошенные дети, сейчас многие бросают детей, мы подбираем, кто-то должен думать о будущем. У нас несколько приютов. И даже школы имеются, в метро, вы знаете, можно дышать без маски. Сегодня экскурсия в зверинец — так важно знать, что на Земле человек не одинок, что есть кошки, и вороны, и собаки. Сейчас у нас здесь несколько сотен детей от пяти лет и старше.