Поиск-89: Приключения. Фантастика - Страница 54

— Развяжите меня, если хотите со мной говорить.

— Нет! Мы имели возможность убедиться, что жизнь вам не дорога. В кресло его!

Анатомы не без оснований считали себя вполне подготовленными к злодействам: Джольф-4 не жалел денег на оплату инструкторов каратэ. Олле не раз с усмешкой наблюдал эти занятия, освоить два-три приема — это все, на что были способны приемыши и анатомы. Но недостаток умения они возмещали старательностью. А если иметь в виду полнейшее пренебрежение человеческой жизнью, то следовало признать, что Джольфу-4 служили отъявленные бандиты. Они набросились на Олле всей сворой. Они били туда, куда их учили, и не могли пробить броню его мышц. И связанный Олле был опасен, и через пару секунд один из анатомов уже свалился с разбитой коленной чашечкой. Но тут начальник охраны дважды ударил Олле ботинком в подбородок. Втроем они усадили его в кресло и держали. Олле выплюнул кровь.

— Я тебя запомню, подонок!

Заболели истоптанные руки, прижатые к спинке кресла. Олле погасил боль, отложил ее на потом, это он умел, как и принимать на себя чужую боль.

— Продолжим, — сказал Джольф-4. — Я все думаю, с кем вы? Конечно, и генералу, и премьеру была бы интересна конфиденциальная информация о нас. Но никому из них Олле Великолепный служить не станет, не так ли? Пророк Джон? Несерьезно. Остаются две возможности. Репрезентант Суинли, его любопытство к делам синдиката несомненно, но зачем бы стал на него работать мысляк Олле, ассоциат Олле, о религиозности которого и говорить не стоит. И последнее наиболее вероятное… — Джольф-4 перегнулся над столом, он ловил взгляд Олле. — И последнее…

— Ерунда все это! — Из раны на подбородке лилась кровь, Олле сосредоточился, чтобы унять кровотечение. — Ерунда. Я сам по себе.

Джольф-4 выпрямился.

— Непостижимо. Пытаюсь и не могу понять, — сказал он. — За минутное удовольствие заплатить жизнью, вы ведь знали, чем рискуете… испортить праздник! Это непростительно и… почему я с вами вожусь, Олле? Чем-то вы мне нравитесь. Может быть, своей раскованностью, непривычной для Джанатии. Или мне хочется обратить вас в нашу веру, безнадежная попытка, не правда ли? А ведь наш почтенный синдикат пользуется уважением власть имущих. Имущих явную власть — тайная у меня. Уж вы-то могли бы понять: организованная преступность один из краеугольных камней, на которых зиждется здание общества всеобщего благоденствия, государственный аппарат не мог бы существовать без нас. Изыми мы свои вклады — и банковская система рухнет. Воздержись мы от ликвидации шоблы мысляков-экологов — и под угрозой спокойствие государства… Мы, и только мы, даем тем, кто стоит у власти, возможность продемонстрировать единство слова и дела, о котором тоскуют управляемые массы. Процессы над мафией так утешительны, они будят веру в добрые намерения власть имущих. Вам еще не смешно, Олле?

— Бросьте, Джольф. В истории нет такого преступления, которое не пытались бы оправдать соображениями высокой пользы. Поразительно не то, что вы, видимо, всерьез считаете полезной деятельность своей шайки. Поразительно, что вам верят.

— Можете представить, верят. — Джольф стал непритворно весел. Нет, какое-то обаяние, свинское обаяние, в нем все-таки было. — Или делают вид, что верят, а это в общем равноценно. Не правда ли, господа?

Господа закивали. Двусмысленность вопроса не дошла до их мозгов, не привыкших к таким тонкостям. Эти верят, подумал Олле, жратва, женщины, деньги, зрелища — цель и смысл жизни для них. Только ли для них? А те, вдоль дорог, кто из них не пойдет в услужение к Джольфу с истовой верой и радостью?

— Преступник как личность не в состоянии подняться выше среднего уровня. И в силу этого крупный преступник вашего масштаба, Джольф, всегда концентрирует возле себя серость, оглянитесь. Ваше окружение только подчеркивает вашу заурядность. — Олле торопил события: левая рука, неудобно зажатая, стала терять чувствительность. Он заметил, что Джольф медленно бледнел. — Власть и богатство — вот что позволяет утвердиться преступной личности, всегда, в сущности, сознающей свою заурядность…

— Я недоговорил, — медленно произнес Джольф. — Я еще не рассмотрел последнюю возможность. Точнее, единственно оправданную причину вашего появления в Джанатии. Дорогой подарок премьер получит от меня — доказательство нарушения конвенции о невмешательстве. И конечно, вы не один, чтобы понять это, особого ума не нужно.

— Десяток разбитых физиономий у мерзавцев, которым ни одна пощечина лишней не будет, да пара разорванных псом штанов — это вы называете нарушением конвенции? Нет, Джольф, я сам по себе, я одиночка. А в Джанатии потому, что хочу жить без самоограничений. Причина, на мой взгляд, вполне уважительная. И скажите… этим, чтоб не сопели так.

— Мои анатомы сейчас привяжут вас к этому креслу, и, держу пари, вы назовете своих сообщников. Вы сначала нам все скажете, а потом сойдете с ума от боли и превратитесь в тихого, запуганного идиота и будете вздрагивать от резких звуков и бояться собственной тени…

— Развяжите, и посмотрим, кто кого будет бояться.

— Я не хочу лишать своих соратников удовольствия видеть, как будет терять лицо Олле Великолепный… Господа?

— Только чтоб сразу не подох, как старик Тим.

— Ну, он молод, силен. Он много выдержит. Привяжите его.

Четверо навалились, прижали. Пятый анатом завозился за спиной, пытаясь снять наручники.

— Шеф, здесь у него на руке какой-то браслет, я такого не видел.

— Любопытно. — Джольф вертел браслет, рассматривая экранчик и выпуклости узора. Он надавил на что-то там, экранчик осветился, побежали красные числа вызова. — Пусть посмотрят специалисты.

«Браслет Амитабха — невиданный свет, — подумал Олле, — все-таки хорошо оснастил нас Сатон. Вот сейчас, сейчас! Успеть поймать мгновение». Джольф сделал движение, и Олле отчетливо увидел, как складывается браслет. Ему давили на плечи, и он ринулся всем телом вниз, увлекая за собой рычащих охранников.

До того, как браслет сработал, Олле успел спрятать лицо в колени, но невозможная по интенсивности вспышка света ослепила его. Он замер так на минуту, пережидая световой шок, потом вывалился из кресла, сжавшись в комок, вывел из-за спины скованные руки и открыл глаза. Плоские черно-белые фигуры главарей и челяди были недвижимы, реальность для них исчезла.

«Смотрели они на меня, — думал Олле, — так что сетчатка у них обожжена, но не выжжена, надолго вряд ли кто ослепнет». Он подполз к столу, взял блик, зажал в коленях, наложил соединяющую пластину наручников на раструб и изловчился нажать на спусковой крючок. Олле не считал блик серьезным оружием, разве что для ближнего боя. Но на выходе температура луча достигала четырех тысяч градусов, и пластина почти мгновенно испарилась. Таким же путем Олле избавился от оков и, морщась от ожогов, плеснул воды из сифона поочередно на оставшиеся на запястьях и лодыжках стальные браслеты. Потом сжег кресло и пульт и отбросил ставший бесполезным блик.

Мир стал постепенно обретать объемность. Скорбя о том, что не может поднять руку на беззащитного, Олле с сожалением оглядел Джольфа и присных его, разоружил ближайшего громилу и вышиб ногой дверь. Он возник перед охраной с пистолетом в левой руке, злой и грозный. От хлесткого удара ладонью по шее обморочно закатил глаза и осел ближайший анатом.

— Не вздумайте стрелять! Изувечу! Лечь на пол, быстро!

Его знали. Со вчерашнего дня особенно хорошо знали. И с готовностью, словно только и ждали команды, повалились животами на замызганный пластик пола.

— Мне тоже лечь? — офицер спокойно смотрел в лицо Олле.

— К дверям! — Олле шевельнул пистолетом. — А вам всем лежать! Кто двинется — пристрелю.

Они вышли, офицер впереди, Олле привалился к двери, его подташнивало. Где здесь выход, черт его знает.

— Ну что ж, пойдем, — офицер рассматривал его со жгучим любопытством.

— Куда?

— У вас сейчас один путь.

Олле почувствовал шорох за спиной, приоткрыл дверь, рявкнул: «Лежать!» — и снова закрыл.