Поиск-89: Приключения. Фантастика - Страница 28

— Это она, она накаркала! — в слезах кричал он, тыча пальцем вниз. — Она, ведьма чертова!

— Да уж какая из нее ведьма? Из Ленки-то?!. Ну, чо ты придумываешь?!. — улыбалась Дуся.

— А кто это со мной все проделал?!. Значит, он, летальщик или дьявол, как его там?! Я же чувствовал роль, чувствовал и Верку эту, ну, которая Лауру играет, прямо затискивал, так и горел весь, пылал, был счастлив, как идиот, а сейчас…

— Я этой Верке глаза выцарапаю! — вдруг оттолкнув его, взвилась Дуська. — Я те покажу горение, ты у меня потискаешь, уродина плешивая! На порог больше ДК не взойдешь, вражина, понял?!.

— Ты чего, чего взбеленилась, оглашенная?! Озверела совсем?!. — поднимаясь и хлюпая носом, возмутился Баратынский.

— Я те озверею, гад ползучий! Я те покажу Верку-Лаурку! — И Дуська, схватив поводок Дженни, принялась нахлестывать мужа. Он бегал по комнатам, вопил, собака лаяла, и жизнь продолжалась.

Дождь, Лена и Петр Иваныч, сидя в комнате, играли в лото. Раскрытое окно выходило в сад, цветы яблонь осыпались, и запах кружил им головы. И совсем не чувствовалось жары.

Откуда-то доносились вопли и ругань. Ругались Баратынские, и эта семейная ссора очень кстати вписывалась в тихий вечерок, напоминая о реальной, грубой, но в общем хорошей жизни.

— Квартира на нижней, — мурлыкал Петр Иваныч, напевая: «Огней там много золотых на улицах Саратова, парней так много холостых, но я люблю женатого…», все повторяя и повторяя последние строчки. Потом он кончил на низ, и они стали играть еще одну партию, и опять выкрикивала Лена, а Петр Иваныч перешел на второй куплет.

Дождь смотрел на Лену, а она ловила эти взгляды, и сердце ее замирало. Теперь уже все — и экзамены, и институт, и мечты — все отошло куда-то в сторону и не имело ровным счетом никакого значения. Был он и его любовь, ее восторги, их будущая семья, вот что имело теперь значение — с ним она готова была ехать, идти, лететь куда угодно. Ее лицо теперь светилось этой простой мудростью, она вдруг из девочки превратилась в женщину и невольно думала о детях, и груз будущих забот уже волновал ее. Она входила в эту новую жизнь, как входят в теплые воды моря.

— Квартира на верхней, — мурлыкал Петр Иваныч.

— У меня на средней, — вторила Лена. — Одиннадцать, барабанные палочки!..

И Дождю казалось, что все бессмертие не стоит вот такого тихого и теплого вечера, похожего на море…

Старик, приникнув ухом к небосводу, слушал его мысли и грустно покачивал головой, словно и вправду соглашаясь с ними.

Шилов не ходил, а летал. Он так это и чувствовал: ле-та-ю! И утром он влетел к себе на пятый этаж, ворвался в квартиру и долго ходил кругами по комнате, размахивая руками, как крыльями, напевая: «Джонни, ты меня не знаешь, ты мне встреч не назначаешь, в целом мире я одна знаю, как тебе нужна, потому что ты мне нужен!» В его голове еще звучал дерзкий голос Капитолины Лазаренко, и Шилов от восторга даже подпрыгнул на месте, как вдруг сердце сжалось и день потемнел в глазах.

Лев Игнатьич ухватился рукой за стул, но он упал, и Шилов полетел на пол.

— Боже, как это… хорошо, только больно почему-то, — проговорил Шилов.

Было утро шестого, а может быть, седьмого дня. Дождь уже потерял им счет, ибо решил окончательно возвратиться. Он входил в подъезд, когда вдруг услышал стон Шилова с пятого этажа. Не раздумывая Дождь взлетел на балкон Шилова и прошел в комнату.

У Баратынского к тому времени совсем пропал голос. Он говорил шепотом, и Дуська подставляла ухо, чтобы его услышать.

— Все, отбегал за юбками! — веселилась она. — Теперь за мою держись, а то в дом глухонемых сдам! — и сама же хохотала во всю мочь от собственных слов.

— Дура, вот дура! — возмущался Баратынский, но Дуська его не слышала, и это бесило слесаря больше всего.

Баратынский, воспользовавшись недугом, взял больничный. Врачи говорили разное. Одни утверждали, что всему причина печень и как следствие — осложнение на связки, другие доказывали, что, наоборот, связки сами по себе, а печень в порядке. Но Баратынский чувствовал: без Него не обошлось. Сейчас, увидев, как что-то взлетело за окном, он бросился туда и чуть не выскочил следом. Вовремя одумался — третий этаж, падать больно.

Дождь быстро разбил тромбик, образовавшийся в одном из сосудов, бегущих к сердцу, и все обошлось без разрывов. Лев Игнатьич даже поднялся и сел.

— Что это было? — спросил он.

— Да так, — Дождь улыбнулся, и десятки морщинок разбежались по лицу. — Пустяки! Я вас как-нибудь почищу.

— Чем это? — не понял Шилов.

— Щеткой! Как трубочисты чистят трубы, так и я…

— Спасибо. Я — Лев Игнатьич! — Шилов подал руку.

— Дождь…

— Интересное имя… А как вы зашли?..

— Через балкон, — объяснил Дождь.

— А-а-а… — плохо понимая, кивнул Шилов. — Это у меня, наверное, от перевозбуждения… Давайте я вам что-нибудь подарю, а? — Он оглянулся в поисках подарка, увидел статуэтку чугунного литья, еще того, старинного, и обрадовался. — Вот, это хорошая вещь, каслинское литье, редкая штука, возьмите.

Шилов схватил статуэтку и протянул Дождю.

— От чистого сердца!.. Вы меня спасли, я не могу!.. — Шилов улыбнулся.

Из чугуна был отлит старик с веслом в лодке. Он замахнулся, чтобы сделать гребок, и застыл… Дождь молча смотрел на старика, не в силах шевельнуться. Точно холодок пробежал по спине.

— Что с вами? — удивился Шилов.

— Не дарите никому эту вещь, — грустно сказал Дождь. — Хорошо?

— Не понял… — У Шилова даже рот открылся от изумления. — Это же Касли!..

— Можно, я спущусь по лестнице, а то что-то знобит…

— Да-да, конечно!.. — Шилов проводил гостя, захлопнул дверь и долго, не понимая ничего, смотрел на старика с веслом.

Почти в то же время, когда стало плохо Шилову, Петр Иваныч входил в просторный кабинет первого зама начальника управления Сергея Прокофьевича.

Будучи человеком весьма осторожным, Черных посоветовался относительно Неверующего со своим начальником. Рассказав про телефонный звонок, он сообщил, что факт письма в горком не подтвердился и, скорее всего, это злой недоброжелатель из тех, кого прижимает главбух. Начальник управления выслушал и спросил:

— Ну, а… отношения-то сами есть?

— Отношения есть, — улыбнулся Черных. — Весь птицекомбинат говорит!

Начальник покачал головой.

— И жена есть?

— И жена, и дочь…

— Ну, так чего еще ждать? Когда действительно она письме напишет и на нас всех собак спустят?! Действуйте!..

И вот Неверующий сидел в кабинете Черных.

Сергей Прокофьич был человек мягкий, округлый, и все в его лице и манерах говорило об этой мягкости и округлости. Поэтому и разговор поначалу зашел о планах, трудностях, сверхнормативных запасах, — словом, о вещах производственных и обычных. Наконец Черных спросил:

— А как дома, все в порядке?

— В порядке, — улыбнулся Неверующий. — Дочь замуж собралась! Восемнадцати нет, а хочу, и все! А он парень вроде неплохой. Историю знает как пять своих пальцев! Особенно старинные времена. Воспитывался в те годы…

— Кто воспитывался? — не понял Черных.

— Да он, жених-то… Дождем зовут!..

У Сергея Прокофьича удивленно изогнулись бровки.

— Извините, не понял, в какие времена он воспитывался?

— В давние, в Италии. Был такой правитель во Флоренции — Козимо Медичи, а потом внук его Лоренцо, по прозвищу Великолепный. Ну вот, они дружили все…

— И сколько же ему лет?

— Ну, и выходит, что пятьсот! — Петр Иваныч рассмеялся, покрутил головой. — Забавники! И она туда же! Я, говорит, родилась в Венеции.

— Кто? — не понял Черных.

— Ну, дочь-то! И доказывают, черти! Она вот говорит: ей снится Венеция, будто идет по площади Святого Марка, заворачивает за Старые Прокурации, а там ямочка такая в ступеньке — и точно! И Мост Вздохов, и все, все сходится! А здесь, в городе, однажды заблудилась! Может, действительно мы жили когда-то еще?.. Кто знает!.. Мне тоже иногда снится совершенно незнакомая обстановка: и город, и дома. Захожу в дом и знаю: здесь лестница наверх, поднимаюсь, открываю дверь и могу с завязанными глазами взять любой предмет. Откуда такая память, а?.. Вот и Надежде часто такое снится! Видимо, что-то в этом есть!..