Похождения скверной девчонки - Страница 79

Я еще никогда не видел, чтобы Марчелла работала с таким счастливым видом, как сейчас, никогда не видел, чтобы она делала столько эскизов и макетов. Ежедневно она радостно обрушивала на меня шквал идей, которые бурлили у нее в голове, и рассказывала, как продвигается дело. Пару раз я ходил вместе с ней в полуразрушенную «Олимпию», и однажды на той же площади мы пили кофе с Виктором Альмедой. У этого очень смуглого парня было мускулистое тело, так что с первого взгляда было понятно, сколько времени он проводит у балетного станка и на репетициях. Длинные волосы он стягивал сзади в хвост. В отличие от Марчеллы, Виктор был не восторженным и экспансивным, а скорее замкнутым, но прекрасно знал, чего хочет в жизни. А хотел он, чтобы «Метаморфозы» получили признание. Он был начитан и обожал Борхеса. Готовя этот спектакль, прочел и просмотрел тысячу всяких вещей, касающихся метаморфоз, начиная с Овидия. Надо признаться, что, хотя говорил он скупо, то, что я от него услышал, было умно и – для меня – ново: никогда прежде мне не доводилось беседовать с хореографом и танцовщиком, который был бы так увлечен своим искусством. Вечером, когда мы вернулись домой, я сказал Марчелле, что Виктор Альмеда произвел на меня хорошее впечатление, а потом поинтересовался, не гей ли он. Она возмутилась. Нет, он не гей. Что за дурацкий предрассудок – считать всех танцовщиков геями. Она не сомневалась, что среди переводчиков, например, их процент не меньше, чем в балетном мире. Я извинился и заверил ее, что у меня нет никаких предрассудков на этот счет и вопрос я задал из праздного любопытства, без всякой задней мысли.

Успех «Метаморфоз» был оглушительным – и заслуженным. Виктор Альмеда заранее позаботился о широкой рекламе, и в день премьеры «Олимпия» была набита битком, многие стояли. Публику в основном составляла молодежь. Лестницы, на которых переживали метаморфозы пять пар исполнителей, изменяли свой облик вместе с ними и стали – в основном за счет освещения – равноценными персонажами спектакля. Музыки не было. Ритм отбивали сами танцующие – ладонями, ногами, издавая резкие гортанные, хриплые или свистящие звуки, – в зависимости от того, какую личину принимали. Исполнители по очереди держали перед рефлекторами экраны, которые тоже меняли интенсивность и оттенки освещения, благодаря чему артисты переливались всеми цветами радуги и словно меняли кожу. Это было красиво, неожиданно, изобретательно. Спектакль длился час, и публика следила за происходящим на сцене не шелохнувшись, было слышно, как муха пролетит. С труппой договаривались на пять представлений, а она дала десять. В прессе появились хвалебные отзывы, и в каждом непременно отмечалась удачная сценография Марчеллы. Телевидение засняло балет на пленку и показало фрагмент в программе, посвященной искусству.

Я ходил на спектакль три раза. И всегда театр был полон, всегда зрители выражали такой же бурный восторг, как и в день премьеры. В третий раз, после окончания спектакля, карабкаясь по кривой лесенке к актерским уборным, я увидел Марчеллу в объятиях красавца Виктора Альмеды. Они целовались с неистовой страстью и, услышав мои шаги, быстро отпрянули друг от друга. Вид у них был очень смущенный. Я притворился, будто ничего странного не заметил, и поздравил их с удачным спектаклем, заверив, что сегодня балет понравился мне еще больше, чем раньше.

Позднее, по дороге домой, Марчелла, которая явно чувствовала себя неловко, взяла быка за рога:

– По всей видимости, я должна как-то объяснить тебе то, чему ты стал свидетелем.

– Ты ничего мне не должна, Марчелла. Ты свободный человек, как, впрочем, и я. Мы живем вместе и отлично ладим. Но это ни в малейшей степени не должно ограничивать нашу свободу. Давай не будем больше про это говорить.

– Я только хочу, чтобы ты знал: я очень сожалею о случившемся, – сказала она. – И хотя выглядит все иначе, но я уверяю тебя, что между мной и Виктором не произошло ровным счетом ничего. Сегодня – это просто глупость, ерунда. И больше такого не повторится.

– Я верю, – отозвался я, беря ее за руку, потому что мне было больно видеть, как она терзается. – Забудем. И ради бога, не делай такое лицо. Ты бываешь особенно красивой, когда улыбаешься.

В последующие дни мы и вправду не возвращались к этой теме, и она изо всех сил старалась быть нежной. На самом деле меня не слишком огорчило то, что, возможно, между хореографом и Марчеллой закрутился роман. Я, в общем-то, никогда не строил особых иллюзий относительно продолжительности наших отношений. А теперь еще и на деле убедился, что моя любовь к ней, если это можно назвать любовью, была чувством поверхностным. Я не ощущал себя ни задетым, ни униженным, просто хотелось поточнее узнать, когда мне снова придется переезжать, чтобы опять зажить одному. И с тех пор без конца прокручивал в голове вопрос: остаться мне в Мадриде или податься в Париж? Недели через две-три Марчелла объявила, что Виктор Альмеда получил приглашение показать «Метаморфозы» во Франкфурте, на фестивале современного танца. Ей это давало счастливый шанс продемонстрировать свою работу в Германии. Что я по этому поводу думаю?

– Отлично! – воскликнул я. – Нет никаких сомнений, что там «Метаморфозы» будут иметь такой же успех, как и в Мадриде.

– Ты, разумеется, поедешь со мной, – быстро вставила она. – И там сможешь работать над своими переводами и…

Но я погладил ее по голове и сказал, что не надо быть такой дурочкой и нечего изображать огорчение. Я не поеду в Германию, у нас нет на это денег. Я останусь в Мадриде и буду делать переводы здесь. А ей я полностью доверяю. Пусть готовится к поездке и выкинет из головы все остальное, ведь от результата может зависеть ее будущая карьера. Она всплакнула, обняла меня и прошептала на ухо: «Клянусь, что тогдашняя глупость больше не повторится, caro».

– Конечно, конечно, bambina – Я поцеловал ее.

В тот день, когда Марчелла уезжала во Франкфурт, я провожал ее на вокзал Аточа. Некоторое время спустя в мою дверь постучал Виктор Альмеда, который двумя днями позже должен был лететь туда же со всей труппой. На лице Виктора застыла серьезная мина, словно душу его раздирали глубокие противоречия. Я решил, что он явился, чтобы объясниться со мной по поводу того, что я увидел в «Олимпии», и пригласил его выпить кофе в «Барбиери».

На самом деле он пришел сообщить, что они с Марчеллой любят друг друга и что он счел своим нравственным долгом поставить меня об этом в известность. Марчелла не хотела причинять мне боль и поэтому решила пожертвовать собой и остаться жить со мной, хотя любит его. Такая жертва не только сделает ее несчастной, но и сломает ей карьеру.

Я поблагодарил его за откровенность и спросил, чего он ждет от меня. Я что, должен сам как-то разрешить эту проблему?

– Ну, в некотором смысле да. – Он секунду поколебался. – Если вы не проявите инициативы, Марчелла ничего менять не станет.

– А почему, интересно знать, я должен по собственному почину идти на разрыв с девушкой, которую очень люблю?

– Из великодушия, альтруизма, – тотчас ответил он с таким театральным пафосом, что я чуть не расхохотался. – Потому что вы джентльмен. И потому что теперь вы знаете: она любит меня.

Тут я заметил, что хореограф вдруг перешел в разговоре со мной на «вы», хотя в прошлые наши встречи мы обращались друг к другу на «ты». Неужели он таким манером решил напомнить, что я на двадцать лет старше Марчеллы?

– Ты не совсем откровенен со мной, Виктор, – сказал я. – Давай уж, признавайся до конца. Вы с Марчеллой вместе задумали этот твой визит ко мне? Она попросила тебя пойти поговорить со мной, потому что у самой не хватает духу?

Я увидел, как он заерзал на стуле и отрицательно помотал головой. Но, едва открыв рот, выпалил:

– Мы так вместе решили. Она боится, что ты будешь страдать. Ее мучают угрызения совести. Но мне удалось ее убедить: верным надо быть в первую очередь своим чувствам, а все остальное должно отступить на второй план. Мало ли кто и что скажет…