Похождения робота - Страница 15

…Когда обо всем пережитом он рассказал сослуживцам, его посчитали мистиком и фантастом.

В наш реактивный век все труднее с престижем: то один тебя обскачет, то другой! Не успеешь завести кнопочный телефон — у Дубининых уже черная ванна и подписная «Библиотека фантастики». Поменяешь ванну, а мадам Марцинникова уже похваляется французскими колготками и фотокарточкой самого Штирлица с автографом.

Но наша семья — мы с супругой и дочурка — трудностей не боится и успешно их преодолевает!

Вот недавно захожу в НИИ и замечаю там в одном месте табличку: «Процедурная. Экспериментальная порка с 12 до 13 ч.». Возле дверей сидит вахтер и никого не пускает.

Я поинтересовался:

— Что там делают?

— Порку, — отвечает вахтер. — Процедура такая… пользительная для организма.

— А зачем?

— Для кровообращения, — говорит. — И для ума! Ум просветляет. Ну и заметно прибавляется его.

Я на свой ум не жалуюсь, у супруги ума даже чересчур, дочурка подрастает — дельфин, а не ребенок! Однако продолжаю интересоваться:

— Как же это делается?

— Обыкновенно, — отвечает вахтер. — Разложат на топчане и давай всыпать, откудова ноги растут.

— Нарушителей, что ли, каких?

Вахтер держится гордо:

— Еще чего! Большие люди пользуются, которые со степенью.

— А мне, — спрашиваю, — можно попробовать?

— Еще чего!

Я, конечно, возмутился.

— Что за дискриминация! — говорю. — Сегрегация какая-то! Апартеид! Почему им можно, а мне — нельзя?

— А потому, — отвечает, — что нос не дорос!

— Ну это мы еще посмотрим, — говорю. — У кого дорос, а у кого нет! Я сам скоро остепенюсь.

— Когда остепенишься, тогда и придешь!

Дома я рассказал обо всем супруге, она опечалилась:

— Значит, среди интеллектуалов это веяние давно идет, а мы как всегда в арьергарде!

Короче говоря, две недели я землю ел, а заполучил-таки директора этого НИИ к себе в гости. Престижное виски «Белая лошадь» у меня сберегалось, две бутылочки пепси-колы с выставки. «Лошадь» директор «осадил», а от пепси отказался как от сильно возбуждающей нервную систему. Приступили мы к делу, а он виляет.

— Ей-богу, — говорит, — не знаю, что там за порка такая! Это мой зам по науке в курсе, его компетенция. А я сейчас в основном хлопочу о переводе института в первую категорию с соответствующим расширением штата и, разумеется, окладов.

Но когда мы выставили флакон «Рижского бальзама», помягчал он и записочку написал.

— На сколько лиц? — спрашивает.

Мы хотели на троих, но дочурка уперлась — ни в какую.

— Хитрые какие! — кричит. — Замучили! Книжку почитать некогда! И английский им долби, и на фигурное ходи, и на пианино проклятое! А теперь еще и порку какую-то выдумали! Не пойду!

Ребенок, конечно. Понятия о престиже слабые. Пришлось идти вдвоем.

Вахтер без звука пропустил, научные сотрудники (ребята молодые, крепкие!) записочку прочитали, приглашают:

— Ложитесь!

Потом любезно спрашивают:

— Может, еще?

— Хватит, — отвечаю. — Большое спасибо. На первый раз достаточно.

(Честно говоря, тяжелая это процедура!)

А супруга в женском отделении две порции вытерпела, чтоб наверстать упущенное: для престижа она хоть на что пойдет — героическая женщина!

Дубинины, когда про наши процедуры пронюхали, покоя лишились. Однако шалишь: у них еще нос не дорос, как метко выразился на своем образном народном языке наш друг вахтер.

А в чем конкретная польза этих процедур, я еще не выяснил. Сейчас определяю жену в кружок с ограниченным приемом — фигурное ныряние. Говорят, вся интеллектуальная элита нынче этим увлекается!

Первая самостоятельная операция молодого хирурга Осипова была пустяковой. Однако он, конечно, волновался.

Больной, автомеханик Половинкин, волновался еще сильнее.

— Доктор, — тоскливым голосом спрашивал он, — вы уж мне по-честному сознайтесь: шансы-то имеются?

— Пустяки! — успокаивал его Осипов. — Ваш случай для хирургии даже неинтересен: раз, два — и готово!

Но Половинкин, наслушавшийся в ожидании операции рассказов бывалых больных, не верил:

— Это все так утешают. А тут один говорил, будто у кого болезнь легкая, или сильно пожилых… тех студентам отдают… для практики…

— Чепуха! — возмущался Осипов. — Здесь и студентов не бывает. И вообще обеспечим вам, так сказать, гарантийный ремонт.

— Это хорошо, — оживлялся Половинкин. — Я ведь против студентов ничего не имею, но примите во внимание: народ они молодой, им бы поскорей отделаться да за гитару. А у меня еще теща живая. Дочка Мариночка. Квартиру кооперативную должен вот-вот…

— Да поймите: я сам буду делать!.. Под местным наркозом.

— Постарайтесь, доктор! — умолял Половинкин. — Приложите личное внимание. Я в долгу не останусь. Отблагодарю!

— Мы и так обязаны стараться. Нам за это государство платит! — сухо ответил Осипов.

— Это хорошо! — кивал Половинкин. — А большая, примерно, зарплата вам положена?

— Сто пятьдесят!

Осипов малость прибавил для внушительности, но и такая сумма вызвала у Половинкина глубокое разочарование.

— Всего-то? А как насчет этого самого… навару?

— Какого еще навару? — рассердился Осипов.

— Ну, образно говоря, калыму?

— Ни калыму, ни навару у нас нет! — И, хлопнув дверью, Осипов ушел из палаты.

В следующий свой визит он застал Половинкина ослабевшим от переживаний.

— Доктор! — допытывался Половинкин чуть слышным голосом. — Тут разговоры идут, будто у одного ножницы в животе забыли. Зашили, домой выписали, потом хватились — ножниц нет. Туда-сюда, а одна старая санитарка и говорит…

— Чушь! — перебил Осипов, но Половинкин не унимался.

— Еще слухи ходят — нитки ставят гнилые, некрепкие. Они спустя время лопаются там.

— Нитки для всех одинаковые!

— Ясно, — вздыхал Половинкин. — Конечно, за одну зарплату кому охота стараться, нитки хорошие доставать, то да се… Знаем мы этот гарантийный ремонт: тяп-ляп на скорую руку, слюнями склеил, и — привет!

Он вынул из-под подушки конверт, в котором что-то похрустывало:

— Вот, доктор, вам… Для личной заинтересованности, значит…

Принять конверт Осипов с негодованием отказался, и Половинкин окончательно пал духом.

— Что с Половинкиным творится? — недоумевала дежурная сестра. — Совсем ослаб, давление низкое, сердце бьется с перебоями… плачет! Попа зовет!.. Безнадежная, говорит, у меня болезнь: даже доктор не берется по-настоящему!

Осипов заспешил в палату.

Половинкин лежал бледный, скрестив на груди руки, курносый нос его заострился и вытянулся.

— Что с вами, Половинкин?

— Ничего не поделаешь… — всхлипнул Половинкин. — Такая уж мне судьба во цвете лет выпала… Теща — живая, а я нет… И в квартиру кооперативную не успел въехать… Я сразу понял: раз вы у меня конверт тогда не взяли, значит — положение безнадежное. Вы как добросовестный человек зря брать не пожелали. Все, амба!

«Черт с ним, возьму временно, — подумал Осипов. — А то он до операции богу душу отдаст с перепугу!»

— Давайте! — сказал он, протягивая раскрытую ладонь. — Все сделаем, будь спок! Как новенький выйдешь!

Половинкин будто по волшебству ожил, порозовел и присел на койке.

Операция прошла благополучно, и вскоре Половинкин уже ходил, выслушивая безо всякого испуга самые страшные истории про врачей и студентов.

Встретив своего больного в коридоре, Осипов протянул ему конверт:

— Получите обратно, я тогда пошутил!

Лицо Половинкина покрылось бледностью, он зашатался, прислонился к стене и спросил дрожащим колосом:

— Значит… все-таки шабаш мне?

— Почему? Наоборот — скоро выпишем!

— Ясно… — простонал Половинкин. — Это всегда так: разрежут, увидят, что безнадежно, зашьют обратно и пошлют домой, чтобы процент смертности не завышать… Я вас понимаю: как добросовестный человек вы напрасно не берете…