Похоть (СИ) - Страница 17

— Но ты, Рамон, — Бельграно тяжело дышал, — что ты сам думаешь об Откровении?

— Мне как-то довелось читать одного историка литературы, — усмехнулся Карвахаль. — изучавшего переписку Франца Кафки и его друга Брода. Он сказал: «Если бы я не знал, что это Кафка и Брод, я сказал бы, что это бред». Я же придерживаюсь иной позиции. Если я считаю, что это бред, мне плевать, что это Кафка и Брод. Строки Апокалипсиса можно читать вдоль и поперёк и в зависимости от буйства фантазии нагородить тьму толкований, но ведь написанное всё равно останется несуразицей.

Бельграно совсем растерялся.

— Так ты не считаешь автором Откровения — Иоанна?

Карвахаль улыбнулся и снизошёл до пояснений.

— У нас нет подлинника, Пако, если не считать таковым твою находку, а филологический анализ позднейших копий мало что даёт. Однако всё равно непонятно, почему автор Откровения пятикратно, с нелепой настойчивостью называет себя Иоанном, но в Евангелии ни разу не упоминает своего имени? Почему в Евангелии запрещено гадать о конце времен, а Апокалипсис наталкивает на эти гадания уже сотню поколений? Почему язык Апокалипсиса отличается от написанного Иоанном Евангелия, а грамматика и вовсе безумна? Ведь ещё со времен Дионисия греческий язык этой книги шокировал. Нарушение правил согласования, употребление именительного падежа вместо всех остальных, неправильное употребление частиц, построение разорванных предложений, мельтешение ненужных местоимений, кривые роды, числа и падежи! Архиепископ Бенсон неслучайно ведь роняет слова о «безграмотной грамматике». Правда, некоторые говорят, что Откровение написано раньше Евангелия — отсюда, мол, обилие ошибок и нелепые обороты речи, Иоанн был неграмотен, а после научился писать, но и это не выдерживает критики. В самом Откровении неоднократно и настойчиво упоминается остров Патмос, а там Иоанн был в конце жизни. Но чтобы человек в юности писал грамотно, а потом разучился — такое возможно только при старческом маразме или инсульте. Однако Иоанн умер в преклонные годы в здравом уме. Так что — не стыкуется. Начало Откровения просто и довольно прозрачно. Послания церквам вполне могли принадлежать Иоанну, я и сам так думал, а хвост, как мне всегда казалось, просто добавлен к посланиям с четвертой главы.

Хэмилтон закончил анализы, и хотел было уйти, но медлил, прислушиваясь к разговору археологов. Апокалипсис не интересовал его совершенно, но он не мог не удивиться эрудиции Рамона Карвахаля.

— И моя находка подтверждает это? — спросил тем временем Бельграно.

Карвахаль уверенно кивнул.

— Если она будет датирована временами Нерона или Домициана — конечно. Ведь вопрос о подлинности любой книги решается на основаниях традиции, сиречь, признавала ли сочинение древность, и на основании смысла самой книги. Но тут древность — против, а косноязычие и сумбурность Откровения слишком контрастируют с прозрачной мудростью Иоаннова Евангелия. Вспомни и свидетельство Дионисия: «Некоторые из наших предшественников совершенно отвергали и всячески опровергали эту книгу. Рассматривая каждую главу ее порознь, они называли ее неосновательною и бессвязною. Говорили, что и надпись ее ложная, то есть будто бы эта книга написана не Иоанном и не есть Откровение, потому что на ней лежит непроницаемая завеса; будто бы писатель сего сочинения не принадлежит не только к числу апостолов, но и к числу святых или вообще членов Церкви. Написал ее, говорили, Керинф, основатель ереси, названной по нему керинфовою, он же дал ей и это заглавие, желая свой вымысел украсить достоуважаемым именем. Главный пункт его учения состоял в том, что тысячелетнее Царство Христово будет земное. Но так как Керинф был человек, слишком плотолюбивый, то, к чему стремился сам, тем выражал свои мечты и о Царстве». Это свидетельство мне кажется правдивым. Уж больно сладострастны описания дюжины драгоценных камней в двадцать первой главе и упование на земное Царство с Христом в двадцатой. Для Иоанна же все земное — грязь подошвенная. А уж откровенное любование гибелью любимого Господом рода человеческого и смакование этой гибели! Да и финал, призывающий сохранять каждую букву оригинала, подозрителен: для Иоанна важно Слово Божье, а словеса людских пророчеств для него суетны. — Карвахаль усмехнулся. — Кстати, будь я жуликом, который хотел бы выдать свои выдумки за откровение от Бога, первое, что я написал, были бы слова: «Проклят каждый хулящий эти строки и блажен читающий и слушающий слова сего пророчества, ибо время близко…» Автор, заметим, так и написал.

Испанец умолк и недоумённо смерил глазами своего собеседника. Бельграно выглядел больным, вокруг глаз залегли тёмные круги, глаза слезились, казалось, его лихорадит. Карвахаль не понял, что с ним, но договорил:

— Но есть и третье основание для сомнений в подлинности этих писаний — «по плодам узнаете их». Эта книга породила не только хилиастическую ересь, учение иохимитов и лютеранство, но и продолжает порождать нелепейшие суеверия и корёжить историю. Это она когда-то внушила мысль, что предстоит некий слом времен, и его надо приближать, именно таковы были толкования Иоахима Флорского. Все реформаторы мира, от Лютера до Маркса, вольно или невольно вдохновлялись этой идеей. А что стоит перманентно возникающая истерия по поводу чисел и печатей? Если представить, что этой книги нет вовсе — всё выровняется.

— Выровняется? — голос Бельграно пресёкся, казалось, он задыхается, как астматик. — Ведь это просто дезавуирует пророчество!

— А с чего ты взял, что оно там было? — брови испанца насмешливо поползли вверх. — Если образы Апокалипсиса понятны лишь после истолкования, то это не пророчество. Пророчество не имеет переносного смысла, оно прямо перечисляет будущие события, а не облекает их в туманные слова. Если же апокалиптические образы имеют точный смысл, то это значит, что все события уже предопределены, как лунные затмения, а такой механицизм противоречит свободе человека. Наконец, на каком основании подставлять под образы Откровения события прошлого или настоящего, если события будущего, возможно, окажутся более подходящими? Но тогда остаётся понимать его буквально? Признавать, что звезды упадут на землю, вода обратится в кровь, а саранча будет величиною с коня? Но такая буквальность опошляет непознаваемую бездну судеб Божиих…

Бельграно молчал, уставившись в пол. Карвахаль продолжил:

— Когда Нострадамус несёт ересь — что с него взять? У Мишеля исполнились от силы сорок катренов из полутора тысяч, метод случайного тыка — и тот даст больше совпадений, — хмыкнул он, — ну и что? Оно для того и наговорено было, чтобы тысячи глупцов веками на досуге состязались в понимании этой нелепицы. Но с Откровением — та же история, вот что настораживает. Может ли пророк Божий ошибаться? И ведь в позднейшие века мы будем все дальше уходить от реалий этих пророчеств…

— Но разве оно не указывает нам направление, путь истории? — с непонятной надеждой спросил Бельграно.

— Общее направление истории понятно и по Евангелиям, Откровение просто избыточно, — Карвахаль пожал плечами. — Слово Божье не может содержать ложь, а тут ложь в первой же строчке. Зачем рабам Божьим, современникам Иоанна, надо было знать, чему надлежит быть «вскоре», коли речь идёт о том, что может произойти, а может и не произойти, — подмигнул он, — через тысячелетия? Для Господа два тысячелетия, разумеется, срок ничтожный, но Откровение было адресовано людям, для которых и полвека — срок немалый. А ненужных знаний Бог не даёт, ненужные и ложные знания — от дьявола. И не удивлюсь, кстати, что автор сих видений и сам мог быть одурачен, прельстившись весьма путанным дьявольским мороком, которое принял за подлинное откровение.

— Но Апокалипсис написан от лица христианина, пользовавшегося высоким авторитетом в Церкви, — с трудом сглотнув, задыхаясь, возразил Франческо. — Трудно приписать его другому лицу, кроме апостола и евангелиста.

— Почему трудно? — удивлённо поднял брови Карвахаль. — Что тут трудного-то? Традиция приписывать свои произведения Авторитету была обычна в античности. Дионисий же именно об этом и говорит. Он, правда, допускает возможность идентификации автора как Иоанна Марка или второго Иоанна в Асии. Подлог ведь мог быть и невольным, объединили два послания двух разных Иоаннов — и сочли их творением одного, особенно, если оба были переписаны одной рукой. Но я в этом сомневаюсь. Писцы были грамотны, а автор Откровения — нет. Нельзя исключать и ещё одну версию, — Карвахаль улыбнулся, — откровенный и продуманный подлог, шалости дьявола. Тогда это, бесспорно, Коринф, и едва ли он был прельщён. Просто выдумал все от первой до последней строчки. Тут надо прямо и честно спросить себя: не будь эта книга написана Иоанном — стали ли мы ее читать? Ответ страшен и чёток — никогда. Всё дело — в авторстве. Мы все приписываем ей смысл только потому, что считаем, что она принадлежит Иоанну. Сама же книга — путана, бессвязна и глупа. В ней нагромождены нечитаемые символы с рогами, головами и вавилонами, и если бы не приписанное ей авторство апостола, все бы сказали, что это бессмыслица. Автор этой зауми это тоже понял и подписал книгу его именем.