Похоть (СИ) - Страница 16

— Ну что ты, со мной все в порядке. Я просто пытаюсь тебя развлечь, а так как ты действительно невротик, то развлечь тебя легко: всё, что нужно, это сидеть и слушать.

— Так, стало быть, ты согласен, что у меня проблемы?

— Невротик обычно следует золотому правилу: ненавидит ближнего, как самого себя, и тревожится о том, что случилось в прошлом, вместо того чтобы, как нормальные люди, беспокоиться о будущем. Это вполне про тебя.

— Мне сегодня показалось…

— О, Иегова! Что ещё?

— В комнате у… моей супруги был странный запах. У невротиков бывают галлюцинации?

— Обонятельные? — врач скептически хмыкнул. — Нечто подобное мерещится иногда при поражения височной доли головного мозга, а также при шизофрении. Тогда больной ощущает едкие и неприятные ароматы. Ты не бился головой об стену, Арчи?

— Нет, хотя впору биться. Но запах был знакомым и приятным. Я его встречал.

— Арчи, — тон Хейфеца, насмешливый и полусонный, явно говорил о том, что он не принимает слова Тэйтона всерьёз. — Выбрось всё из головы. Ты здоров, как бык.

— Кстати… — Тэйтон снова помрачнел, — спасибо тебе за находчивость, с этим обмороком… Я просто обомлел, ей-богу.

— Полно тебе, — отмахнулся медик, и Хэмилтону показалось, что он явно смущён. — Я не мистик, но случись такое…

— Мне почему-то показалось, что сходство полное, свет как-то преломился. И эта нога… Проклятие, — Тэйтон, сидя на краю бассейна, выдохнул всю мощь лёгких. — На фотографиях не так бросается в глаза. Действительно, дурная мистика. Просто не ожидал. Блудница Вавилонская на древнем драконе, через века, миры и судьбы, одна и та же. И знак дьявола, клеймо похоти, — он начал странно раскачиваться из стороны в сторону, точно одержимый. — Ночной демон, суккуб проклятый, мерзкое чудовище…

— Да перестань же, — резко отдёрнул его медик. — Побереги нервы в самом-то деле.

Наконец они ушли. Хэмилтон на цыпочках вошёл к себе, вытащил из чемодана новую туалетную воду «Blue Seduction» со слабым запахом бергамота и мускатного ореха, засунув старую — «Chic For Men» с ароматом амбры и сандала в мусорное ведро, решив, что так будет надёжнее. Он, как и Хейфец, не очень-то верил в неврозы Тэйтона. Даже странный обморок на раскопе ничуть не убедил Стивена в слабости этого человека. У таких слонов неврозов не бывает. А раз так — пусть ничто больше не напомнит Тэйтону того знакомого запаха в спальне Галатеи.

Напоследок Хэмилтон вышел на террасу. Этот день, день его триумфа и счастья, завершался всё тем же мелким слезливым дождём, что весь день лил за окнами. Стивен, ложась спать, отворил окно: воздух струил свежесть скошенной травы, пах арбузом и весенней прохладой, был разбавлен бодрыми нотками лилии, которые сменялись неуловимым, но бодрящим запахом кристальной воды горного родника.

Наутро следующего дня Франческо Бельграно в нескольких ярдах от храма Деметры в земляной осыпи обнаружил глиняный сосуд цилиндрической формы, обожжённый до темной терракоты и расписанный коричневым меандровым узором по жёлтому фону, нечто вроде подставки под динос или лекифа. Итальянец заперся у себя и несколько часов колдовал над ним, потом, вечером, когда уже темнело, зашёл в лабораторию, где Хэмилтон заканчивал последние анализы, а Карвахаль пытался восстановить найденную фреску в 3D формате.

— Где ты пропадал весь день, Пако? — не поднимая головы, спросил Бельграно Карвахаль, потом, не услышав ответа, обернулся к итальянцу. — Господи, что с тобой?

Бельграно выглядел осунувшимся и постаревшим. Он сел рядом с Карвахалем и, не замечая Хэмилтона, молча протянул Карвахалю свою находку.

— Похож на сосуд для хранения папирусных книг, — вежливо заметил Карвахаль. — Но что случилось?

Хэмилтон заметил, что сосуд совсем небольшой, с маленькой ручкой — то ли для шнурка, то ли для какого-то иного крепления к поясу.

— Там плотно пригнанная глиняная пробка. Мне удалось открыть его. — Франческо, не забирая из рук Карвахаля сосуд, вынул с торца своей находки ещё один маленький цилиндр, оказавшийся пробкой, потом извлёк оттуда свиток папируса, закреплённый на двух потрескавшихся деревянных палочках с небольшими утолщениями на концах, и протянул его Рамону.

Испанец осторожно развернул свиток. Несколько минут вглядывался, потом вытащил из кармана лупу в серебряной оправе и снова всмотрелся в текст. Он подобрался в кресле, на лице отпечатался явный интерес. Тон голоса стал серьёзнее и жёстче.

— Ну, что же, — откинулся он через пару минут на стуле. — Это charta fanniana, так называемая «фанниевская харта», шириной семь с половиной дюймов. На ней греческий текст Апокалипсиса, хоть, конечно, не весь, — уверенно обронил он и даже прищёлкнул языком в изумлении, — потрясающей сохранности. Древнейшим из греческих манускриптов Апокалипсиса является третий папирус Честера Битти, датируемый серединой третьего века. Там десять листов из тридцати двух, всего же в мире около трёхсот списков этого текста. Если обнаружится, что твоя находка древнее папируса Битти… — его глаза расширились, — это, конечно, будет сенсация.

Слова эти, как ни странно, ничуть не воодушевили итальянца. Франческо был бледен и мрачен, казалось даже, что его лихорадит.

— Ты обратил внимание, — указал тем временем Бельграно на папирус, — там, в конце…

Карвахаль бросил ещё один быстрый взгляд на Франческо и осторожно перемотал свиток. Текст обрывался на третьей главе, но той же рукой, что начертала послание, в конце было выведено, что записано сие рукой Аристида, писца Вукола, под диктовку Иоанна, апостола Христова, в третий год правления Домициана для передачи с Евменом в Пергам.

— Ну и что?

— Как что? — Бельграно вскочил со стула, но тут же остановился, помедлил и сел снова. — Если послание окажется подлинником, это ведь будет означать, что Апостол — автор только послания к семи асийским церквям, а всё остальное Откровение… добавленные, подложные главы? Подделка? — в глазах его промелькнул ужас.

Карвахаль поднял тяжёлый взгляд на итальянца и снова посмотрел на папирус.

— Не понимаю тебя, Пако, — пожал он плечами. — Церковь не всегда признавала Апокалипсис каноничным и Иоанновым, и жившие раньше святого Иустина Климент Римский, Варнава, Ерма, Игнатий, Поликарп и Папий никогда не упоминали об Апокалипсисе, хотя Поликарп — ученик Иоанна, Игнатий — ученик Поликарпа, Папий слушал Иоанна, а Ерма, Климент и Варнава — мужи апостольские. В восемьдесят пятом апостольском правиле Апокалипсиса нет в числе канонических книг, Кирилл Иерусалимский и Григорий Богослов, перечислив канон Нового Завета, тоже не упоминают его. Христиане отделившиеся, несториане и яковиты, не знают Откровения. Дионисий Александрийский сомневается в авторстве Иоанна, а Кай, римский пресвитер конца второго века, считает Апокалипсис произведением еретика Коринфа. Он отсутствует и в списке Лаодикийского собора триста шестьдесят четвёртого года. На рубеже пятого века, однако, возобладало мнение Афанасия Великого о каноничности Откровения. — Карвахаль усмехнулся. — Несмотря на протесты многих отцов, решили, что книга слишком популярна и запрещать её глупо. Возможно, тут истина была принесена в жертву пошловатой практичности. Подход, не свойственный обычно святым, но… Возможно, однако, что Афанасия вдохновила пятая глава, казалось, что пророчества начали сбываться. «Ибо Ты Кровью Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и сделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле…» Гонения прекратились, христианство стало дозволенной, а потом и государственной религией.

— Но ведь… если некто взял и просто присоединил к посланиям Иоанна свои страницы… Это жульничество?

— Ну, не обязательно, хотя, не исключено, — развёл руками Карвахаль, добродушно улыбнувшись. — Это были времена гонений и сумятицы, и некто вполне мог, переписав Послание апостола, добавить к нему свои «пророчества», а потом распространить свиток уже под авторством Иоанна. Разумеется, после смерти евангелиста.