Похоть - Страница 17

Куда ни кинь взор, всюду подавленные люди, словно потоки воды, падают вниз по ступеням и разукрашенным крылечкам в неизвестность и в бездну безразличия своих повелителей. Облаченные в робкие шкуры, они не выбираются за пределы установленной цели. Утром радио кричит во всю глотку, что пора просыпаться. И сразу же из-под них уходит теплая почва любви, пропитанные ее потом простыни. И вот они крутятся вокруг своих женщин, жамкают их и пачкают тщательно ухоженное добро. Время мягко проплывает мимо. Люди должны оправдать свое существование, прежде чем дотянут до пенсии. Прежде чем их полностью оплатят и им будет выплачено за все то, что они, закрыв глаза, всю жизнь считали своим по праву. Считали только потому, что им, гостям, позволено было оставаться внутри, в то время как их жены постоянно ими пользовались и тем самым сохранили им жизнь. Только женщины бывают по-настоящему дома. Мужчины продираются в ночи сквозь кустарник и выпрыгивают на танцплощадку. Бумажная фабрика снова выплевывает людей, после того как многие годы они приносили пользу. Но сначала они идут на верхний этаж и забирают свои трудовые книжки.

Госпожа директорша, тихая блондинка, живет среди них. Она даже не в состоянии приготовить хорошее жаркое, как это делают наши, чтобы снова ощутить радость жизни. К ней подводят малышей, чтобы она научила их топать и хлопать. Пока не умолкнет эта питательная музыка, а над горами не разнесется вой фабричной сирены. Рано утром отцы сонно направляют свои журчащие патрубки в унитаз; фабричные ученики просыпаются более грубым образом, в них врывается музыка, едва их пронзил звоном будильник. Полуобнаженные тела вырастают перед зеркалами ванных комнат с новой кафельной плиткой, на шее сверкают цепочки, петушки громко покрикивают из ширинок, и теплая струйка течет куда надо. Утренняя туалетная картинка, возможно, похожа на ваше отражение. Обращайтесь же с нею так, как бы вы хотели, чтобы другие обращались с вами!

Перед женой директора припарковался автомобиль. Зверь выглядывает из самого себя и прыжками направляется в лес, где он обретает тишину и покой. Правда, летом там, в лесу, покачиваются тяжело нагруженные поплавки жизни, которые люди оставляют на природе, чтобы облегчиться. В машине тепло, небо кажется намного ниже. Время клонится к закату, и возникает взаимная склонность. В лесу бродят косули, которым зимой приходится еще хуже, чем нам. Женщина плачется, уткнувшись в приборную панель как в жилетку, и роется в бардачке в поисках носовых платочков, чтобы утолить свою печаль. Машина трогается с места, сыплются беспощадные вопросы. Женщина распахивает дверцу медленно движущегося автомобиля и бросается в лес. Чувства переполняют ее, она должна выбить их из себя, как это делают наши влечения, если не запереть их как следует в подзорную трубу нашего тела. Так сказано в книгах, в которых задешево можно узнать о себе все, ведь ты сам себе дорог. Женщина машет руками в воздухе, словно вокруг нее кружатся мошки или какой-нибудь другой рой, падает, запнувшись за корень, расцарапывает себе лицо снежной коркой и исчезает в темном пятне леса. Нет, вон она, бежит там, впереди! Спотыкается об изогнутые черные ветки. И скоро она добровольно возвращается к своим веревкам и ошейникам, садится в машину, без всякого сопротивления позволяет приткнуть себя на сиденье. Она вырастает в себе самой и готова к своим услугам. Она слышит, как ее чувства приближаются, словно раскатистый гром, и мчатся сквозь полустанок ее тела, будто железнодорожный экспресс.

Движение воздуха, производимое начальником станции, который взмахивает своим тонким жезлом, почти сбивает ее с ног. Она прислушивается к себе. Она слушается только своих команд. Всем этим чувствительным существам шум силовых токов, наполняющий их, является как небесное провидение. Как чудесны люди, у которых достаточно времени, чтобы обзавестись летным удостоверением для своих чувств, порхающих туда и сюда без всякого автопилота, и полетать как следует в себе самом!

Эта женщина, достигшая середины жизни, частенько любит помечтать о том, что ей нужно выбиться из полетного коридора, отмеренного другим женщинам, которые прилепились к ней своими раздутыми бедрами и грудями, вырваться, чтобы отправиться в обильную страну, где тебе старательно вытрут слезы. Женщина почитает себя как идола и, как туристка, покупающая дешевый маршрут, с удовольствием совершает путешествие в страну осторожных страстей. Она встречает себя всюду, где захочет, и одновременно бежит от себя, потому что где-нибудь в другом месте возможна чудесная встреча с собственным внутренним миром, там, где можно витать в облаках и вливать в себя из благостных бокалов еще большую порцию чувственности. Она столь же летуча, как химическое соединение, которое в любой момент может улетучиться.

Подобным же образом дело обстоит с искусством и с тем, как мы его воспринимаем: каждый чувствует что-то свое, многие не чувствуют совсем ничего, и все же мы едины в том, чтобы выудить из себя свое распоследнее впечатление и в недопереваренном виде предложить другому, чтобы тот его проглотил. Мы рвемся из своих маленьких печурок, как языки пламени из горящей комнаты. Мы спешим за своими потребностями, словно к поезду, готовому к отправлению. Светит солнце, и комнаты, в которых мы кипим от жажды жизни, хорошо натоплены. Все горячо до невозможности и насыщено духом, подогретым язычками пламени, и он поднимается над нами, чтобы и другие его тоже заметили. Рано или поздно мы падаем навзничь, потому что теряем почву под ногами, влюбляемся и предъявляем своим партнерам требования, одно непомернее другого. Какое счастье — носиться в горах, пока не потеряешь свою вязаную шапочку.

Студент, оседлавший своего высокого и дорогого коня, благосклонно слушает, как женщина передоверяет ему себя. Уникальный случай, который привел ее в зал собственных ощущений, где тишина пропитана горячечными разговорами, словно фабричная теплица. Из женщины с трепетом вырываются наружу дни ее детства и ложь о ее возрасте, связанные в пучки фраз. Она ведет студента по склону своих мыслей. Женщина говорит и говорит, чтобы придать себе значимость, и речь ее отделяется от правды в тот момент, когда правда вдруг открылась ей и бросила на нее прекрасный, но короткий отблеск. Кому охота слушать, как домохозяйка рассказывает, что ее душевное движение вызвано плачем ребенка или тем, что еда подгорела. Чем больше женщина говорит, тем больше растет в ней желание остаться загадкой для себя и для этого мужчины, а он для нее тоже загадка. Ей хочется, чтобы они были интересными друг другу настолько, что смогли бы немного дольше оставаться один в другом, а не вскакивали бы сразу и не бежали прочь.

Но кто же не чувствует боль как страсть? В стучащих крышками кастрюлях, откуда вырывается пар, готовим мы свое чувство. Ну а те, кого хлещет наотмашь угроза увольнения? Они бьются лбом о ворота бумажной фабрики, которую концерн собирается закрыть, потому что она стала недостаточно рентабельной. Кроме того, она загрязняет ручей, и уже подрастают многие, кто, неумело точа тупые когти, прислушивается к голосу природы, научившейся, в конце концов, говорить на языке своих детей. Эти отпрыски университетов понимают, о чем говорит природа и что творится в ее воздушных и водных пространствах. И лица спорящих растягиваются в улыбке, ведь правда на их стороне. Природа разделяет с ними их мнение, равно как и их чувства. Тщательно отбираются пробы из буйной, непослушно бурлящей речушки, однако где-нибудь в другом месте снова открывается новая рана природы, и все со всех ног устремляются туда. Через некоторое время в нее с обоих концов выбрасывают человеческие отходы. Внутрь они попали уже в виде навоза. Да, с помощью своих жителей и движителей фабрика производила бумагу, наше собственное удобрение, на котором мы, прокладывая кровавые складки на диванах, можем записать свои мысли. И не важно, что мы имеем сказать друг другу — сладкое Ничто и сладкие ночи любви, которые мы надеемся вырастить на ее навозе до огромных размеров: что бы то ни было — это никак не трогает наших партнеров, потому что они заняты собственными соображениями, которые им предстоит ежедневно обновлять и заполнять заново.