Похмельная книга - Страница 18

Тебе в утешение — в новом замужестве я живу совершенно одна, я счастлива. О сексе даже говорить смешно — это как комплекс витаминов: не то чтобы необходимо, но холодно, сухо. Либидо — простой диагноз, с которым здесь все смирились и тащат крест. Выйди на улицу в полночь: ни одного оргазма не услышишь, ни стончика, ни чмока. Это не Латинская Америка, не Африка, даже не Россия. Что лучше? Плевать — лучше, как тебе удобно. То, что они столько про секс снимают, — это исторические фильмы, они любят вспоминать, как было. Так что на этот счет расслабься.

Да, салаты твои пожираются, за ушами трещит. Не скрою, выдаю за свое «ноухау». Не хочу быть в долгу: попытаюсь презентовать один салатец, который подарила моей семье расчувствовавшаяся до невероятных размеров небезызвестная тебе певица Рут Маккартни. Мы в тот момент находились в Штатах, чтото пили в апартаментах Марика, которого ты тоже обязан помнить. Ну вот, узнав о салатах, расспросив о тебе, женщина выпила четыре дозы чегото там и заявила, что тоже любит готовить салаты. Не знаю, салат ли это и правильно ли я запомнила (по твоим данным, я же полная кретинка), но дело должно быть так.

Ты берешь спинки тунцов (по количеству едоков), крупный картофель (режешь на кружочки), достаешь черрипомидоры (меленькие такие), покупаешь на рынке розмарин, там, чеснок, уксус (ты любишь винный, помню), варишь фасоль. Потом перетираешь чеснок с розмарином, можешь добавить орехов. Размельченное заливаешь уксусом — это заправка. Потом в хорошем растительном масле последовательно обжариваешь ломтики картошки, помидорчики, отдельно занимаешься обжаркой приправленных перцем и т. д. (по вкусу) спинок тунца. Дальше заправляешь фасоль, на блюдо выкладываешь картошку, помидоры, фасоль. Отдельно или сверху помести тунца — воткни веточку розмарина, не забудь.

Да, понимаю, это не салат в нашем понимании, где все перемешано и майонез стекает с края миски. Зато грациозно и питательно. Думаю, ты оценишь. А не оценишь — тоже не беда, главное, мы в расчете, ну хоть немного. Жду от тебя продолжения салатов. Твои письма очень милы. Целую воздушно.

А незаметно время пролетело, да?

Тут перетряхнул, пересмотрел папки, скалькулировал: все главное сказал, основополагающие салаты тебе передал — не пропадешь там, тамтарамтамтамтам. Я сошел с ума. Мне все больше и больше нравится жить в предлагаемых обстоятельствах. Недавно подвернул ногу, прямо на улице, на глазах у равнодушных пешеходов. Как положено, вскрикнул от боли, присел в невыдохнувшуюся с прошлого года лужу. Разумеется, никто даже руки не подал. Сижу в воде, предчувствую застужение некоторых органов, от боли свело мышцы моего мужественного лица — не способен попросить о помощи дружественно торгующего капустой и дыней узбека. Честно говоря, больше всего в этот момент испугался внезапных заморозков — погода у нас тут такая переменчивая, только успевай перчатки менять. Хорошо, подошел ребенок из соседней квартиры. Говорит, дядя Коля, нате газету, почитайте про карликов. Меня карлики и спасли.

Очнулся, собрался, разжал зубы: Павлик, говорю, милый, сбегай куданибудь, позови врачей. Мальчик догадливый, сука, привел милиционера, причем достал гдето тульского омоновца, задержавшегося у нас со времен пальбы по парламенту. Мент, честно говоря, сразу мне по башке двинул. Не дубинкой, конечно, но все равно, рукой. Потом вежливо спросил, чего я уселся. Как мог объяснил. А он мне: пацан сказал, что ты тут каждый день кочумаешь, детям глупости показываешь…

Приехали врачи, смотрят, удивляются — чего я улыбаюсь. Я ведь, когда с Пашей (омоновец) разобрался, просто обрадовался, снова жить припеваючи стал, поверил в перспективу освобождения от лишнего. Повеселел. Потом в Склифу привезли — тоже повезло. Хирург рассказал, что дежурил всю ночь, очень устал, хотя больных не было. «Но и знакомых медсестер не наблюдалось», — резонно объяснил и дернул за стопу.

Домой вернулся на такси, заварил чаю, придумал, как отомстить Павлику, тем более что его мамашу уже четыре месяца… Нет, с Павликом не будет проблем. А, ну и о тебе вспомнил. Спасибо за ответ, все было очень мило. Я тоже другим человеком стал, даже от салатов на некоторое время отрекаюсь. Мне музыка теперь ближе. Не поверишь, слушаю классику. Наслаждаюсь. Что скрывать, два стакана перед любым прелюдом или там частью симфонии — обязаловка. Я пытался даже Эдика из автосервиса приобщить, наливаю ему двести сразу и по сто пятьдесят каждый следующий раз. Эдик в музыке разбирается, не отнимешь. Он даже подпевать начинает, особенно на Малере почемуто. У меня песни не складываются, да и ближе простое, знакомое с детства: Свиридов, Чайковский, Моцарт. Главное, все это принимается с благодарностью к людям, которые не только написали ноты, но и проложили сначала провода, потом трубы, потом не забыли изобрести радио — и вот музыка в эфире. Чудеса!

Меня беспокоит общая ситуация. Вот сейчас играет Шуберт. И что? Шуберт умер, а мы все еще живы, а музыка тоже не умерла. Или Шуман. Шуман пока не играет, но очень жду, очень надеюсь, что будет. Потому что, когда придет Эдик, включат Малера. Я, как уже сказал, не против этого замечательного композитора с короткой, но интересной судьбой. Только почемуто начинается резкий кашель с первыми аккордами. А Эдику ничего, он поет, я об этом както тебе уже писал. Вид из окна. Ну и что? Не всем повезло наблюдать архипелаги, Нам еще немного прибавить чистоты, немного еще расставить плотных туалетов в городе — заиграет жизнь на трубах Шостаковича. Я тогда вообще перестану из дому выходить. Мне главное будет знать, что все у ребят во дворе нормально: есть где и выпить, есть где и поссать. А когда к нашему подъезду, наконец, протянут электричество, проблема будет решена. Прозреют мужики и бабы, наполнят слезами видавшие виды глаза, раскроют рот, двинут навстречу друг другу и — обнимутся. Но без похоти, без прихоти — полюдски, как люди, я имею в виду.

И тогда я тоже спущусь. И заиграет радиола, и затанцуют пары, и встанут из гробов, выйдут из тюрем все, кто тут жил. Мы, живые и свободные, не удивимся. Мы их тоже обнимем, обласкаем словом и взглядом примем. Усадим за длинный стол, уставленный бутылками с водкой, красным, белым вином. И тут вступлю я со своими салатами: и лобио приготовлю, и оливье состряпаю, и майонеза наварю — хватит надолго. Мы после будем танцевать. Кому захочется, поднимутся в свои и чужие комнаты, другие займутся разговорами и прочими подвигами. Это будет до утра и всю жизнь.

Но только тогда я спущусь, только. До того времени меня не будет, и забудь адрес, смахни из памяти дорогу сюда. Салаты не главное, музыка тоже, как выясняется, не вечна. Вот играет вместо Шумана Шопен известное свое сочинение — что ж теперь, умирать?

А умирать так не хочется, дорогая, если бы ты знала, как не хочется умирать. Я и не умру, обещаю тебе. А вот и Малер — придется нам попрощаться. Малер он чужих ведь не жалует.