Похитители - Страница 61

– Сэм сказал, я могу отдать свои дядюшке Паршему. Но он, наверное, тоже не возьмет игровые деньги?

– А ты точно хочешь их отдать?

– Да, – сказал я.

– Ладно, – сказал он. Он забрал у меня и тонкую пачку тоже, достал кошелек с защелкой, сунул туда обе пачки; теперь уже почти стемнело, но я наверняка услышал бы здесь колокольчик к ужину.

– А как ты отобрал у него зуб? – спросил я.

– Это не я, – ответил он. – Это Ликург. В то самое утро, когда я заезжал за тобой в гостиницу. Дело было нехлопотное. Собаки один раз уже загнали его на дерево, вот Ликург и думал сперва напустить на него собак, загнать опять Свистуна на акацию и держать собак внизу, пока он не завернет зуб в свою шапчонку или во что другое и не сбросит вниз. Но Ликургу засело в голову, что Свистун больно пугливый на лошадей, особенно на Гро-мобоя. Но Громобою было днем бежать, а до этого требовалось отдохнуть, вот Ликург и надумал заменить его мулом. Свистун замахнулся было на него своим дрянным ножиком, но Ликург живо отобрал ножик и теперь только взрослому отдаст. – Нед замолчал. Вид у него все еще был неважный. Ему все еще не удалось поспать. Но, может быть, чувствуешь облегчение, когда наконец уже встретился лицом к лицу с судьбой и та определила, когда начать волноваться.

– Ну? – спросил я. – И что?

– Я же сказал тебе. Мул все и сделал.

– Как? – спросил я.

– Ликург посадил Свистуна на мула без узды и без седла, и связал ему ноги у мула под брюхом, и сказал, как он надумает завернуть зуб в шапку и бросить, так Ликург мигом мула остановит. Потом, значит, слегка стеганул мула, и этак на половине дистанции Свистун сбросил шапку, но сначала пустую. Так что Ликург шапку ему назад подал и еще раз стеганул мула, только позабыл, что мул-то у него прыгучий – через изгороди прыгает, тот и перемахнул через четыре фута колючей проволоки, Ликург говорит, похоже было, что мул нацелился вместе со Свистуном дунуть до Пассема. Но далеко он не убежал, а завернул и прыг опять обратно на участок, так что когда Свистун другой раз бросил шапку, она была с зубом. Только мог и не бросать – мне от этого проку никакого. Ведь она тоже в Мемфис укатила?

– Да, – сказал я.

– Такая и у меня мыслишка была. Она, поди, не хуже моего знает, что Мемфису теперь долго не видать ни меня, ни Буна Хогганбека. А раз Бун опять за решеткой, то не думаю, что и Джефферсон, Миссипи, тоже нас сегодня увидит.

Я тоже не думал и вдруг понял, что и не хочу думать; не хочу не только опять делать выбор, принимать решения, но и не хочу знать, что другие решили за меня, пока не придется идти к ответу. Тут у нас за спиной в дверях появился отец Маквилли в белой куртке; он был еще и дворецким. Но колокольчика я так и не слышал. Я уже успел помыться раньше (и переодеться тоже; дед привез саквояж с моими вещами, даже другие башмаки), так что дворецкий провел меня в столовую и я остановился посредине комнаты; вошли дед, и мистер Вантош, и полковник Линском, у ноги полковника шел его старый разжиревший сеттер, и мы все постояли, пока полковник Линском читал молитву. Затем сели за стол, старый сеттер – возле стула полковника, и приступили к ужину, и подавал не только отец Маквилли, но еще и горничная в наколке и переднике. Я выбыл из игры: я больше не принимал решений, не делал выбора. Я даже чуть не заснул в тарелке с десертом, и тут дед сказал:

– Ну-с, джентльмены, приступим?

– Перейдем в кабинет, – сказал полковник Линском. Красивее комнаты я никогда не видел. Жаль, что у деда такой не было. Полковник Линском был еще и адвокат, так что там стояли шкафы с судебными книгами и с деловыми бумагами, относившимися к хозяйству и конному заводу, и стулья, и диван, и шкаф со стеклянными дверцами, где хранились складные удочки и ружья, и перед камином лежал коврик для старого сеттера, и на стенах висели изображения лошадей и жокеев в венках из роз и с датами побед, и на каминной доске красовалась бронзовая статуэтка Манассаса (я не знал, что полковник Линском был его владельцем), и на отдельном столике лежала огромная книга – родословная племенных лошадей, и еще на одном столике стояли коробка сигар, графин, кувшин с водой, сахарница и стаканы, французское окно было открыто на веранду, выходившую в розарий, так что даже в комнатах чувствовался запах роз и жимолости, а откуда-то из глубины сада доносился голос пересмешника.

Затем дворецкий привел Неда и поставил для него стул в углу у камина, и они – мы – сели: полковник Линском в белой полотняной паре, мистер Вантош, одетый как тогда одевались в Чикаго (где он жил, пока не побывал в Мемфисе, и там ему так понравилось, что он купил участок и стал разводить, выращивать и даже тренировать скаковых лошадей и пять-шесть лет назад взял на службу Бобо Бичема), дед в долгополом сюртуке серого цвета, доставшемся ему, по традиции, от конфедератов (достался не сюртук, а серый цвет, потому что сам дед не воевал, в Каролине ему было всего четырнадцать лет; единственный сын, он оставался с матерью, пока его отец служил сержантом-знаменосцем в отряде Уэйда Хэмптона [42], и однажды, в утро после битвы при Гейнз-Милл пикетчик Фиц-Джона Портера вышиб его выстрелом из седла у переправы через Чикахомини, и дед оставался с матерью до 1864 года, до ее смерти, и продолжал оставаться в Каролине до тех пор, пока в 1865-м генерал Шерман окончательно не выставил его оттуда [43], и тогда дед приехал в Миссисипи искать потомков одного дальнего родственника по фамилии Маккаслин – с этим родственником они даже наречены были одинаково: Люций Квинтус Карозерс – и разыскал-таки одного потомка в лице его правнучки Сары Эдмондс и в 1869 году женился на ней).

– Ну, – сказал дед Неду, – начинай с начала.

– Погодите, – сказал полковник Линском. Он наклонился и налил в стакан виски и протянул Неду. – Держи, – сказал он.

– Премного вам благодарен, – сказал Нед. Но пить не стал. Отставил стакан на каминную доску и снова сел. На деда он ни разу не взглянул, ни раньше, ни сейчас – просто выжидал.

– Ну, – сказал дед.

– Выпей, – сказал полковник Линском. – Для храбрости. – Так что Нед взял стакан, проглотил виски одним глотком и продолжал сидеть, держа в руке пустой стакан и по-прежнему не глядя на деда.

– Ну, – сказал дед. – Начинай.

– Погодите, – сказал мистер Вантош. – Каким образом ты заставил эту лошадь выиграть?

Нед сидел неподвижно, зажав пустой стакан в руке, а мы, не спуская с него глаз, ждали. Затем он сказал, впервые обращаясь к деду:

– Белые джентльмены простят меня, ежели я поговорю с вами секретно?

– О чем? – спросил дед.

– Тогда и объясню, – ответил Нед. – Ежели решите, что им тоже надо знать, сами и расскажете.

Дед поднялся.

– Вы извините нас? – сказал он. Он направился к двери в коридор.

– Может быть, лучше на веранду? – сказал полковник Линском. – Там темно, – удобно и для заговоров и для исповедей.

Так что мы повернули туда. То есть я тоже встал. Дед опять остановился. Он сказал Неду:

– А как быть с Люцием?

– Он тоже этим пользовался, – сказал Нед. – Всякий имеет право знать, что ему службу сослужило. – Мы вышли на веранду, и нас сразу обступила темнота я запах роз и жимолости, и, кроме пересмешника на ближнем дереве, мы услышали двух козодоев вдали, а еще дальше, как это всегда бывает по ночам у нас в Миссисипи, так что Теннесси мало чем от него отличался, брехала собака. – Я его сурдинками приманивал, – сказал Нед.

– Что ты врешь, – сказал дед. – Лошади не едят сардин.

– Этот мерин ест, – сказал Нед. – Вы там были, собственными глазами видели. Мы с Люцием его испытали загодя. Но могли и не испытывать. Как только я в прошлое воскресенье глаз на него положил, так сразу смекнул – у него голова варит в ту же сторону, что у моего мула.

– А-а-а! – протянул дед. – Вот, значит, что вы с Мори проделывали с тем мулом.