Похитители - Страница 5

Так или иначе, стоило майору де Спейну понять, что он должен или исключить генерала Компсона из клуба – а это будет нелегко,– или запретить ему выезжать из лагеря – а это будет невозможно,– и, значит, выход один – приставить к нему кого-то вроде Буна Хогганбека, как немедленно появился Бун Хогганбек, привезенный не то Маккаслином Эдмондсом, не то ими обоими, Эдмондсом и самим де Спейном, решившими таким путем общую головоломку. Айк отчетливо помнил: 14 ноября, погрузка постелей, и ружей, и провианта в фургон, тут же Теннин Джим (дед того Бобо Бичема [7], о котором речь впереди), и Сэм Фазерс, и Бун (ему, Айку, пока только пять или шесть лет, и пройдет не меньше четырех или пяти, прежде чем исполнится десять, и они впервые возьмут его с собой), и впереди верхом едет Маккаслин в тот самый лагерь, откуда Бун будет теперь каждое утро на муле сопровождать генерала Компсона, а потом направлять его – возможно, силой, поскольку Бун в двенадцать уже перерос своего подопечного – в нужную сторону, чтобы засветло попасть в лагерь.

Так генерал Компсон приучил Буна к лесу – можно сказать, поневоле, в порядке самозащиты. Но еда за тем же столом, и рысканье по тем же лесам, и сон под тем же дождем с самим Уолтером Юэллом все равно не сделали Буна метким стрелком; неизменным успехом пользовался в лагере рассказ Уолтера Юэлла о Буновой стрельбе,– как Уолтер показал Буну, где стоять, а сам пошел на свое место (старый генерал Компсон отправился наконец к праотцам, а возможно, и на какой-то неведомый бивуак, куда, надо полагать, просились все ветераны той войны, и синие и серые [8], потому что им вряд ли могло прийтись по вкусу другое пристанище для мало-мальски оседлого житья, и Бун теперь охотился наравне со всеми прочими), и как Уолтер услыхал собак и понял, что олень выскочит на Буна, и как услыхал пять выстрелов Бунова дробовика (его завещал Буну генерал Компсон; он был не в лучшем виде уже при генерале, и Уолтер рассказывал, что ушам своим не поверил, когда дробовик пальнул без осечки дважды, не говоря уже – пять раз!), и как по участку, разделявшему их, прокатился вопль Буна: «Сволочь! Уходит! Улюлю! Улюлю!», и как он, Уолтер, бросился к Буну и обнаружил пять расстрелянных гильз на земле, а в десяти шагах – следы оленя-самца, которого Бун даже не задел.

Потом дед купил эту машину, и Бун нашел избранницу своего сердца. Он уже работал тогда у нас на каретном дворе с общего согласия Маккаслина-Эдмондса-Приста, потому что, когда Бун остался на третий год во втором классе, даже Маккаслин Эдмондс наконец не то отступился, не то прозрел, или, может, он окончательно прозрел, когда до его сознания дошло, что нет на свете такой фермы, где Бун продержался бы столько времени, чтобы научиться вести хозяйство. Сперва он делал что придется – задавал корм, чистил упряжь, мыл экипажи. Но я уже говорил тебе – у него был подход к лошадям и мулам, и скоро его перевели в кучера экипажей – колясок и кэбов, встречавших дневные поезда, двуколок, и дрожек, и фургончиков, в которых торговые агенты объезжали лавки по всей округе. Теперь он жил в городе, разве что и Маккаслин и Захария оба не ночевали дома, и тогда Бун замещал их в роли телохранителя женщин и детей. В общем, он жил в Джефферсоне. То есть у него было там собственное жилье – отдельная комната в гостинице, которая во времена моего деда называлась Коммерческой и была открыта в надежде затмить гостиницу Холстона, но так никогда и не достигла ее ранга. Впрочем, достигла немалого: в ней во время судебных сессий жили, спали и ели присяжные, а фермеры, чьи дела слушались в суде, и барышники, промышлявшие лошадьми и мулами, чувствовали себя там уютнее, чем среди ковров, и медных плевательниц, и кожаных кресел, и полотняных скатертей на другом конце города; потом, в мои времена, она стала называться «Гастинеца Сноупса» (так гласила выведенная от руки надпись) – как раз в те годы начал вытаскивать свое племя из глухой деревушки за Французовой Балкой мистер Флем Сноупс, банкир, убитый лет десять – двенадцать назад своим рехнувшимся родственником, который, возможно, так и не поверил, что засадил его в исправительную тюрьму этот самый Флем, но считал, что тот обязан был его освободить или хотя бы сделать такую попытку; потом, в середине тридцатых годов, она недолго была во владении рыжей леди, выплывшей неведомо откуда и канувшей неведомо куда, известной твоему отцу и полиции под именем «Малышки из Чикаго»; ты знаешь эту гостиницу – правда, уже остатки былого величия! – как пансион миссис Раунсвелл. Но во времена Буна она все еще называлась Коммерческой, и в промежутках между ночевками на кухонном полу в домах у Компсона, или Эдмондса, или Приста Бун жил в ней, и вот тогда-то дед купил автомобиль.

Дед купил автомобиль вовсе не потому, что хотел, а потому, что был вынужден. Он, банкир, президент первого в Джефферсоне банка, старейшего во всем Йокнапатофском округе, считал и продолжал считать до самой своей смерти (когда прочие йокнапатофцы давно уже поняли – автомобиль существует и будет существовать и никуда от него не денешься), что повозка с мотором столь же несостоятельный феномен, как выскочившая за ночь поганка, и что, подобно упомянутой выскочке, исчезнет с первыми лучами солнца. Но полковник Сарторис, президент новоявленного, выросшего как гриб, Торгово-фермерского банка, вынудил его купить автомобиль. Вернее, подвигнул его на это другой несостоятельный феномен – дремотно-мечтательный, близорукий, лазоревоглазый механик-чародей по имени Баффало. Потому что дедушкина машина даже не была в Джефферсоне первая. (Красную гоночную машину Манфреда де Спейна я в расчет не беру. Несмотря на то что де Спейн купил ее несколько лет назад и ежедневно ездил на ней по джефферсонским улицам, она так же выпадала из благонравно-респектабельного существования горожан, как сам Манфред, – оба неисправимые одиночки, не суть города, а его накипь, оба никчемные, точно затянувшийся, непрерывный субботний вечер, хотя Манфред был тогда мэром, так что его алая машина даже не бросала презрительного вызова городу – она попросту рассеянно пренебрегала им.)

Машина деда даже не была первая, увидевшая Джефферсон и увиденная Джефферсоном. Даже не первая, застрявшая в нем. Два года назад одна уже добралась до Джефферсона из Мемфиса, проделав это восьмидесяти-мильное путешествие меньше чем за трое суток. Но тут зарядил дождь, и она простояла в Джефферсоне две недели, и все это время мы, в общем, сидели без электричества, сидели бы и без городского транспорта, если бы работа каретного заведения зависела от одного Буна. Потому что мистер Баффало был тем человеком, тем одним-единственным человеческим существом на всем пространстве от Джефферсона до Мемфиса, который умел справляться и справлялся с нашей паровой электростанцией, а с той минуты, как стало ясно, что машина, по крайней мере до завтрашнего дня, никуда не двинется, мистер Баффало и Бун уже не отходили от нее, словно две ее тени, большая и маленькая – пропахший аммиаком и дегтем неуклюжий великан и пропитанный смазкой, покрытый сажей человечек с глазами как два пера голубой сойки, вправленные в осколок угля, не выручивший бы и сотни долларов за себя и все свои – да и муниципальные в придачу – инструменты, которые он носил в карманах; один неподвижно, завороженно глядел на машину с недоверчиво тоскливым выражением, как привязанный бык, другой дремотно-мечтательно, бережно, нежно трогал, гладил, ласкал грязными, но по-женски бережными руками, а потом вдруг нырял, по пояс исчезая в ее нутре под приподнятым капотом.

Всю ночь лило, дождь продолжал лить и утром. Владельца машины кто-то убедил, заверил, что неделю, а то и десять дней по дорогам нельзя будет проехать – судя по всему, мистер Баффало, и это довольно странно, так как на памяти джефферсонцев он ни разу не отходил от электростанции или от крошечной мастерской за своим домом на такое расстояние, чтобы знать, а тем более предсказывать состояние дорог. Так что владелец машины вернулся в Мемфис поездом, а ее оставил в строении, которое на любом другом заднем дворе именовалось бы хлевом. Не могли мы понять и другого: как удалось мистеру Баффало, кроткому, мягкому, косноязычному человечку не от мира сего, неизменно погруженному в некий пропитанный смазкой мечтательно-дремотный сомнамбулизм, как, каким способом, с помощью какого месмерически-гипнотического дара, о котором до того времени пе подозревал даже он сам, как удалось ему уговорить совершенно незнакомого человека оставить свою дорогую игрушку на его, мистера Баффало, попечении.