Похищенный наследник (ЛП) - Страница 3

Я иду за Бартеком в квартиру его девушки. Как я слышал, она сама работала на углу улицы, а потом стала его любовницей. Я покупаю красную шапочку и пиццу, затем стучусь в ее дверь.

Открывает Бартек, без рубашки, ленивый, пахнущий сексом.

— Мы не заказывали пиццу, — ворчит он, собираясь захлопнуть дверь перед моим носом.

— Ну, я не могу взять ее обратно, — говорю я ему. — Так что можешь оставить ее себе.

Я держу коробку, распространяя дразнящий аромат пепперони и сыра.

Бартек смотрит на нее, соблазняясь.

— Я не буду за это платить, — предупреждает он.

— Ладно.

Я протягиваю её ему, глядя прямо в глаза. Он не проявляет ни малейшего признака узнавания. Он, наверное, уже забыл об Анне, не говоря уже о том, чтобы поинтересоваться, есть ли у нее брат.

Как только в его руках оказывается коробка с пиццей, я выхватываю пистолет и трижды стреляю ему в грудь. Он падает на колени, на его лице комичное удивление.

Как только его тело исчезает с дороги, я понимаю, что его девушка стояла прямо за ним. Она невысокая, светловолосая и фигуристая, одетая в дешевое кружевное белье. Она прижимает руку ко рту, собираясь закричать.

Она уже видела мое лицо.

Я стреляю и в нее, не раздумывая.

Она падает. У меня нет времени даже взглянуть на нее. Я смотрю вниз на Бартека, наблюдая, как исчезает цвет его кожи, как он истекает кровью на полу. Должно быть, я задел его легкие, потому что его дыхание сопровождается свистящим звуком.

Я плюю и на него, прежде чем повернуться и уйти.

Может быть, мне не стоило оставлять Ивана напоследок. Он может оказаться самым сложным. Если он хоть немного умен, он сложит два плюс два и догадается, что кто-то затаил обиду.

Но только так я могу это сделать — только так я могу ощутить всю тяжесть катарсиса.

Поэтому я жду еще две недели, разыскивая его.

Конечно, он затаился. Как животное, он чувствует, что кто-то охотится за ним, даже если не знает, кто именно.

Он окружает себя другими гангстерами. За ним постоянно наблюдают, как он садится и выходит из своей шикарной машины, как он берет дань с мелких дилеров района.

Я тоже наблюдаю. Мне всего шестнадцать лет. Я худой, полурослик, под пальто у меня фартук из гастронома. Я выгляжу как любой другой ребенок в Праге — бедный, недоедающий, бледный от недостатка солнечного света. Я для него никто. Так же, как и Анна. Он никогда не заподозрит меня.

Наконец, я замечаю, что он выходит из квартиры один. У него в руках черная спортивная сумка. Я не знаю, что в сумке, но боюсь, что он собирается уехать из города.

Я бегу за ним, нетерпеливый и немного безрассудный. Прошел сорок один день со дня смерти Анны. Каждый из них был агонией пустоты. Тоска по единственному человеку, который что-то значил для меня. Единственное светлое пятно в моей дерьмовой жизни.

Я смотрю на Ивана, идущего впереди меня, подтянутого в своей черной кожаной куртке. Его нельзя назвать уродливым мужчиной. На самом деле, большинство женщин, вероятно, сочли бы его красивым — темные волосы, пробивающаяся щетина, квадратная челюсть. Глаза чуть-чуть слишком близко посажены друг к другу. С его деньгами и связями, я уверен, он никогда не испытывает недостатка в женском внимании.

Я видел, как он входил и выходил из ночных клубов с девушками на руках. И из борделей тоже. Он напал на мою сестру не из-за секса. Он хотел причинить ей боль. Он хотел мучить ее.

Иван срезает путь через переулок, затем входит в заднюю часть заброшенного здания через незапертую металлическую дверь. Я притаился в переулке, чтобы посмотреть, не появится ли он снова. Он не появляется.

Я должен ждать. Я так и делал.

Но я устал ждать. Сегодня все закончится.

Я открываю дверь и проскальзываю внутрь. На складе темно. Я слышу далекий капающий звук протекающей крыши. Пахнет сыростью и плесенью. Воздух по крайней мере на десять градусов холоднее, чем снаружи.

На складе полно останков ржавого оборудования. Возможно, когда-то это была текстильная фабрика или сборочное производство. В полумраке трудно сказать. Я нигде не вижу Ивана.

Не вижу и человека, который ударяет меня сзади.

Ослепительная боль взрывается в задней части моего черепа. Я падаю вперед на руки и колени. Включается свет, и я понимаю, что меня окружает полдюжины мужчин. Иван идет впереди, все еще неся свою спортивную сумку. Он бросает ее на землю рядом с собой.

Двое других мужчин поднимают меня на ноги, мои руки заломлены за спину. Они грубо обыскивают меня и находят пистолет. Они передают его Ивану.

— Ты собирался выстрелить мне в спину из этого? — рычит он.

Держа пистолет за ствол, он бьет меня прикладом по челюсти. Боль взрывная. Я чувствую вкус крови во рту. Один из моих зубов, кажется, шатается.

Вероятно, я сейчас умру. Но я не чувствую страха. Я, вероятно, скоро умру. Я чувствую только ярость от того, что не смогу убить Ивана первым.

— На кого ты работаешь? — требует Иван. — Кто тебя послал?

Я сплевываю полный рот крови на землю, забрызгивая его ботинок. Иван оскалил зубы и поднял пистолет, чтобы снова ударить меня.

— Подожди, — говорит хриплый голос.

Мужчина делает шаг вперед. Ему около пятидесяти лет, среднего роста, светлые глаза, глубокие шрамы по бокам лица — как будто его били картечью или у него когда-то были сильные акне. Как только он заговорил, все глаза в комнате устремлены на него, и ожидающая тишина показывает, что настоящий босс здесь он, а не Иван Зелински.

— Ты знаешь, кто я? — говорит он мне.

Я киваю головой.

Это Таймон Зейджак. Более известный как Rzeźnik — Мясник. Я не знал наверняка, что Иван работает на него, но мог бы догадаться. В Варшаве все дороги ведут к Мяснику.

Он стоит передо мной, глаза в глаза — их цвет обесцвечен возрастом и, возможно, всем тем, что они видели. Они впиваются в меня.

Я не опускаю взгляд. Я не чувствую страха. Мне все равно, что этот человек сделает со мной.

— Сколько тебе лет, мальчик? — спрашивает он.

— Шестнадцать, — отвечаю я.

— На кого ты работаешь?

— Я работаю в Delikatesy Świeży. Я делаю сэндвичи и убираю со столов.

Его рот сжался. Он пристально смотрит на меня, пытаясь понять, шучу ли я.

— Ты работаешь в гастрономе.

— Да.

— Это ты убил Новака и Адамовича?

— Да, — невозмутимо отвечаю я.

Он снова удивлен. Он не ожидал, что я признаюсь в этом.

— Кто тебе помогал? — спрашивает он.

— Никто.

Теперь он действительно выглядит рассерженным. Он обращает свою ярость на своих людей. Он говорит: — Помощник официанта выследил и убил двух моих солдат, и все это в одиночку?

Это риторический вопрос. Никто не осмеливается ответить.

Он снова обращается ко мне.

— Ты хотел убить Зелински сегодня вечером?

— Да, — я киваю.

— Почему?

На широком лице Ивана мелькает малейший отблеск страха.

— Босс, почему мы... — начинает он.

Зейджак поднимает руку, чтобы заставить его замолчать.

Его глаза по-прежнему прикованы ко мне, ожидая моего ответа.

Мой рот распух от удара пистолетом, но я четко произношу слова.

— Ваши люди изнасиловали мою сестру, когда она шла писать вступительные экзамены в университет. Ей было шестнадцать лет. Она была хорошей девочкой — доброй, нежной, невинной. Она не была частью вашего мира. Не было причин причинять ей боль.

Глаза Зейджака сузились.

— Если бы ты хотел возмещения ущерба...

— Нет никакого возмещения, — с горечью говорю я. — Она покончила с собой.

В бледных глазах Зейджака нет сочувствия — только расчет. Он взвешивает мои слова, обдумывая ситуацию.

Затем он снова смотрит на Ивана.

— Это правда? — спрашивает он.

Иван облизывает губы, колеблясь. Я вижу, как он борется между желанием солгать и страхом перед боссом. Наконец он говорит: — Это была не моя вина. Она...

Мясник стреляет ему прямо между глаз. Пуля исчезает в черепе Ивана, оставляя темное круглое отверстие между его бровями. Его глаза закатываются, и он падает на колени, а затем опрокидывается навзничь.