Похищение Муссолини - Страница 3

Зебольд и Лансберг подошли к нему, ведя под руки раненого солдата. Это был Петер Ульзе. Из новичков. Как оказалось, его ранило в плечо, но рана была не из тяжелых. Появление Ульзе еще больше ободрило Штубера. Значит, их уже четверо. В первые минуты после нападения партизан он решил было, что остался в погибельном одиночестве.

– Перевязать! – приказал Штубер, бегло осмотрев рану Ульзе. – И в машину. Раненый фронтовик всегда ценится дороже.

Из леса вдруг снова начала доноситься стрельба, однако в этот раз бой происходил далеко, значительно дальше, чем могли пройти солдаты из колонны.

«А ведь это у лагеря Беркута, – подумал Штубер, садясь на заднее сиденье «виллиса», но не прикрывая дверцы. – Неужели и сейчас ему удастся вырваться из окружения? Интересно, те, что были в засаде, тоже беркутовцы? Поджидали именно меня? Ну что ж, расчет жесткий. – Штубер выбрал именно это определение: «жесткий». Оно наиболее соответствовало характеру человека, которого он знал уже второй год войны – сначала как коменданта дота «Беркут» лейтенанта Громова, а потом – как командира партизанского отряда Беркута. – Правда, до сих пор он вроде бы не стремился уничтожить меня. Во всяком случае, не задавался целью добиться этого во что бы то ни стало. Впрочем, как не стремился к этому и я сам».

Да, Штубер хотел иметь в составе своей группы и этого русского лейтенанта. Поэтому не раз вспоминал историю их странного знакомства: начиная с рукопашной у моста на окраине Подольска… С того дня, когда Штубер перешел на занятый русскими берег в составе переодетого в красноармейскую форму батальона специального полка «Бранденбург», и Громов взял его в плен.

Из этого, очень непродолжительного, плена Штуберу, конечно, удалось бежать. Но потом была осада дота «Беркут», было их неожиданное свидание в занятой отрядом Штубера крепости, куда Беркут явился в мундире оберштурмфюрера[6] Ольбрехта…

За время войны Штубер успел повидать великое множество русских – перебежчиков, полицаев, пленных, согласившихся нести службу в различных вспомогательных частях… И был уверен, что очень скоро в их числе окажется и лейтенант Громов.

Этого парня он, естественно, сразу же взял бы к себе. А что – хладнокровный, мужественный, не алчный, свободно говорит на немецком, русском и украинском, знает польский, прошел хорошую фронтовую школу, отлично владеет холодным оружием и всевозможными приемами рукопашного боя… Часто ли встретишь такого бойца на передовой или в партизанском лагере?

Что еще известно об этом человеке? Впрочем, даже этого вполне достаточно, чтобы понять: из Беркута можно слепить разведчика и диверсанта международного класса. Если, конечно, заняться им всерьез.

…Чего уж там, он, Штубер, тоже не стремился отправить этого человека на тот свет. Потому что ценил. Как врага, понятно. Но и как военного, как профессионала…

Конечно, Беркут вряд ли догадывается, какого он мнения о нем. Тем более что Штубер никогда не решался расточать комплименты по адресу этого русского лейтенанта. Не та сейчас атмосфера в вермахте, частях СС и гестапо, чтобы учить солдат на примерах мужества своих врагов. Хотя… Почему бы и не поучиться этому?

На опушке показались солдаты. Майор вел их цепью. Сам он шел впереди, шагах в пяти, с парабеллумом в руке и с таким воинственным видом, словно отчаянно вел свое воинство на ощетинившиеся окопы противника.

Наблюдая эту сцену, Штубер мрачно улыбнулся: хотел бы он видеть, как поведет себя этот тыловик, когда откуда-то из-за шоссе вдруг прогремит выстрел.

– Унтер-офицер, возглавляющий операцию, ко мне! – скомандовал он, умышленно игнорируя майора.

Небрежно на ходу козырнув, подбежал рослый широкоплечий парень лет двадцати, слегка смахивающий на цыгана.

– Господин гауптштурмфюрер, унтер-офицер Криштоф…

– Сколько людей вы потеряли, унтер-офицер?

– Потерь нет, – успел доложить майор, чуть раньше унтер-офицера. Он был поражен тем, что эсэсовец обращается не к нему, а к унтер-офицеру. А ведь этот гестаповец всего лишь в звании капитана, и казалось бы… Однако ссориться с ним не решился. Ничего не поделаешь, его, интенданта, не очень-то жалуют вниманием даже капитаны-строевики вермахта. Чего уж требовать от эсэсовцев?

– Сколько было партизан и кто из ваших людей наиболее отличился?

– Партизан оказалось не более пяти-шести. Отходили врассыпную, отстреливаясь. Первым вошел в лес и преследовал бандитов рядовой Шигерманн, – показал на худощавого солдата, моментально вытянувшегося так, словно стоял перед генералом.

В отличие от унтер-офицера, этот мрачного типа, с нагловатой ухмылкой, храбрец Шигерманн не очаровал Штубера, но все же гауптштурмфюрер немедленно сообщил майору, что, в силу данных ему полномочий, оба солдата поступают в его распоряжение.

– Но они всего лишь приданы мне, – растерялся майор. – Я не имею права…

– Сообщите их командиру, что оба поступили в распоряжение командира особой группы гауптштурмфюрера Штубера.

– Но у меня и так слишком мало людей, – замялся майор. – Да и этих подчинили лишь на некоторое время.

– Обратитесь к начальнику гарнизона города Подольска и завтра же получите пятерых людей из пополнения. Он будет в курсе. Кроме того, я воспользуюсь одной из ваших машин. Через два часа она будет в вашем распоряжении.

– О боже, вы срываете все мои планы! – взмолился интендант, но Штуберу некогда было его выслушивать.

– Зебольд, людей – в кузов! Водитель, слева, в двухстах метрах отсюда – лесная дорога. Будем пробиваться по ней, на звуки боя.

У машины Скорцени ждал тот единственный человек, который сейчас был ему крайне нужен – оберштурмфюрер Андриан Гольвег. Немец итальянского происхождения, правда, в отличие от него самого, австрийца Отто Скорцени, не унаследовавший итальянской фамилии, но зато свободно владеющий итальянским, Гольвег многие годы поддерживал тесное сотрудничество с небольшой, тщательно законспирированной сетью агентов, успешно внедрившихся в офицерский корпус гвардии Муссолини и в ряды итальянской секретной службы.

Даже при доверительном, открытом сотрудничестве, которое сохранялось между разведками и секретными службами Германии и Италии, эти агенты не раскрывали себя, работая с той же осторожностью, как если бы действовали в стане военного противника. В этом была мудрая предусмотрительность политиков, знающих, что у империи не бывает друзей, а союзников следует держать под более строгим контролем, чем врагов.

Еще находясь в Растенбурге, в «Волчьем логове», Скорцени связался по телефону с Берлином и приказал разыскать этого оберштурмфюрера и доставить на аэродром.

В VI управлении Главного управления имперской безопасности, куда звонил «первый диверсант империи», знали, что этого человека можно найти только в одном месте – охотничьем замке Фриденталь, в особой, находящейся под личной опекой Скорцени, диверсионной школе. Вот уже вторую неделю Гольвег инспектировал там подготовку группы диверсантов, которые должны были работать в Италии и Абиссинии. И в то же время сам проходил усиленную переподготовку, осваивая прыжки с парашютом, работу с новейшими пластическими минами и радиодело.

– Не вздумайте отправлять этого парня на фронт, – бросил Скорцени, едва заметным жестом руки отвечая на приветствие оберштурмфюрера и дежурного по аэродрому офицера люфтваффе. – Он должен находиться в Берлине. Он мне понадобится. Великолепный пилот.

– Я доложу о вашей просьбе командованию, господин гауптштурмфюрер. Хорошие пилоты действительно очень нужны фронту.

– С этим у вас лично проблем не появится, – мрачно заметил исполосованный шрамами эсэсовец. – Вас задерживать не станут. У кого находится ваш рапорт об отправке в Россию?

Подполковник люфтваффе смотрел на него остекленевшими белесыми глазами, с безумно открытым ртом.