Погреб - Страница 6
Дима, закрыв дверь багажника, стал стирать пыль с мизинца. – В чём дело? Что там?
Дед скрёб щетину. – Что? А поверия.
– Раз, – прервал их Макс, – село длится, где этот Васин ваш на окраине, значит, есть и путь низом? Мы знаем верхний. Низом путь есть?
– Нет, – вёл старик. – Был я мал, помню, понизу шла дорога, в сороковые. До девяностых шла. От моста до конца села, как положено. Верхняя-то – для техники: тракторóв и комбайнов, чтобы поля пахать да хлеба косить. Нижняя-то – для жителей, и с булыжником в топком месте, где родники текли… Захирело там после Ельцина, вместо нижней дороги – тропка… То ись, нельзя по ней. И была до Михеева, где был дом его… Разобрали дом. Сам он – в дом престарелых. Сложный он был, Михеев… Так вы по верхней? Правильно. В Кут по низу никак. Там горка, что отсекает Кут. Кут – за горкой, где та лощина. И у той горки склон не для джипа, танк не заедет. Только по верхней… – Дед зашагал прочь.
– Дилер! – Макс улыбнулся.
Меж шлакоблоков, мимо сморённого зноем пса, вновь выбрались на дорогу, тронули вниз, к мосту.
Дима глянул на шедшую к трассе сторону, – и сдержал себя, чтоб не выскочить и пешком не идти туда от беды, что, мнил, ждёт их, – ждёт несомненно. Он был невротик. Чувства в нём красились тьмой предчувствий, словно бы ясный день – мглистостью. И он стал смотреть в лобовое стекло под музыку, хотя та вела к Максу. Зная о сходстве с ударником знаменитой поп-группы, Макс слушал диски, чтоб пассажиры и сам он факт помнили.
На футбольном, у клуба, поле выдали водку местным, стали прощаться. Но хорьколицый их задержал, дав стриженному, обожжённому до краснот, здоровяку прут стали. Глядя на Макса, тот прут скрутил узлом.
– Слышь, так сможешь?
Макс уступил. – Нет.
– Ехай. Срыгни в туман! – он услышал.
Макс молча влез в джип.
Вдруг дева в джинсах, кинув неприбранную прядь зá ухо, подошла. – Класс музыка! Кто? Англичане? Американцы?
– Это? А как же! – Макс включил двигатель.
– Ехайте с Кута, – дева шепнула.
Местные стали пьянствовать.
Вечер
В ров съехали в три приёма. Съехавши, Макс решил, выехав, съехать задом.
– Чтоб, – сказал (хоть на небе ни облачка и они собирались быть здесь два дня всего), – в дождик вылезти…
Дима видел: в грязь в самом деле выехать трудно, в ливень – вдвойне трудней, ибо ров станет водным. Правильней, чтобы джип стоял в направлении выезда, а такое одно. Из рва некуда ехать, кроме как к речке или же вверх. Вниз – страшно, там всё в бурьяне; может, вообще нет спуска до речки. Да и зачем вниз?.. Сразу по выезде Макс съехал задом. Но, передумав, выехал и спустился вновь передком, что здраво. Ведь хуже страшного, невозможного по прогнозам дождя была б кража машины. Чёрт местных знает. Именно вот в такой глуши прячут транспорт после угона. Не паренёк хорьковатого вида – так из райцентра будут угонщики по наводке того ж паренька с качком, что скрутил прут, будто пластмассу…
Стало быть, Макс порою смышлён, как в деле, где он не стал форсить перед местными. Одолей он прут – те решили б в ином взять верх. Проиграй – возомнили бы. Есть закон, что во всём, где слаб ты, лучше выбрать дистанцию меж тобой и врагом, чтоб спрятать, в чём ты горазд, в чём плох. Макс сдался, прут он не стал гнуть. Что понял враг? – а мало что. Разве то, что один из них футболист, также, может, боксёр, как знать. Это сдержит их…
Хватит. Баста… Двигаясь сквозь бурьян к избе под пылающим солнцем, Дима постигнул, что рост тревоги в нём генерируют беды, дескать, от местных. Зло от людей, вот истина. Но не всякий хам – уголовник. Может быть, что беда придёт не от местных. Мало ли урок? Либо вообще беда не придёт…
Стоп. К чёрту! Хватит накручивать! Это нервы в нём. От жары. Через два дня уедут, натусовавшись, и называть будут Ведьмин Кут «чудом». Здесь, как знать, он прожжёт лёд Лены – и что-то будет. Будет любовь… Страсть вспыхнула; он пошёл, забыв страхи.
Возле калитки Хо валил травы: в куртке и в шортах, пёр к плетню грабли, всё кладя плоскостью; уминал двор. Делалось радостней и просторней. Местность утратила вид запущенной; опасения отошли за плетень в бурьян… Вряд ли Дима и Макс с Власом травы умяли б. Здесь дай восточное трудолюбие… Хо упорен, целен, настойчив; свёл дружбу с Максом, папа которого совладелец судов в порту, где Хо жил. Кроме этого, Хо прибился к их группе, пусть в роли свиты. Хо может быстро, споро, без лишних фраз, то, что трудно иным. Нашёл себе нишу нужного спутника. Хо рукаст, терпелив и смышлён в той степени, что, оставь его в дикости, – через месяц там будет скошено и отлажено, взойдут пальмы, киви и дыни.
– Здóрово, – оценил Макс, вздёрнувши короб с купленным, чтоб не выронить. – Хорошо умял.
– Участь бедных! – прохохотал Хо в блёстках от пота, выставив солнцу тёмные линзы. – Доблый насяльника, ты камандуй нам!
– Лена где?
– Ищет топливо с Власом, больше не знаю.
Шмякнувши короб, подле какого Дима приткнул косу, у крыльца, Макс зевнул нарочито. – Место хорошее… Оторвёмся от сердца, Хо, буханём… Ищут топливо, говоришь?
– Ты в дом зайди, там ход в хлев, а из хлева дверь в сад… Тащи дрова, скоро кончу, буду костёр палить. Буханём мы, насяльника! – и Хо граблями стал толкать к плетню лопухи и всю прочую рудеральщину.
Дима с Максом прошли избу, после яркого света мало что видя, и, через хлев, во вторую дверь, вышли в задники, к груде хвороста, от которого вилась тропка. Сад был торчащие в травах остовы яблонь с редкою порослью слив да вишен. Стоя на ветке в ситцевых шортах, в красной футболке и против солнца, Лена рвала вишни в чашку. Рядом был Влас в траве. Она спрыгнула. Он поймал её. Сразу вырвавшись, она крикнула подходившему Максу:
– Вишни, глянь!
И пошла к ним по тропке… Грудь колыхалась, губы испачканы были вишней, взоры светились, кожа сверкала.
Дима сглотнул.
– Как, съездили?
Макс смолчал. Он спросил подымавшего хворост Власа: – Нравилось мять её?
– В целом, нравилось… – И, вдруг выпрямясь, Влас пронёс мимо челюсть в тёмной щетине. Веяло пóтом, острым, звериным. Вскоре Влас, как горилла, скрылся под притолкой.
Дима чувствовал, что он лишний. В мыслях была грудь Лены. Можно понять, что с Максом: Макс её хочет… Дима оставил их и ушёл к крыльцу, на ступенях какого Влас курил «Беломор». Папиросы Союза всё ещё делали где-то в Сибири.
Что это курево означало для Власа, кроме причастности к славе прошлого? Но, когда Влас курил, Диме мнилось, что его ноги, видные из-под бриджей (в общем-то, не военных, а молодёжных, чуть подлиннее шорт), требовали сапог из кирзы. Дима представил Власа чекистом, что стоит курит перед «врагами». Также представил, как в его тело Влас бьёт кирзухами…
В зное Хо гнул бодяк – бил в страшные, в крючьях листья. Сев на крыльцо в тень крыши, Дима, подняв косу, начал щёлкать по лезвию, неотбитому, ржавому, кривоватому.
– Скосишь? – Влас пустил дым из носа. – Это не просто. Это не тостер.
– Я не умею.
– Кто тогда, Дэвид Бекхэм1? – хмыкнул Влас.
Хо, хихикнув: – Наш голубок скосит! Где он? – бросил вдруг грабли и к ним приблизился.
– Где? Воркуют… – Дима махнул от ревности.
Двери хлопнули за спиной.
Он понял: Лена в избе… возьмёт сейчас през и – сделает, что невмочь терпеть… Проститутка!!.. Макс придёт гордый, с пошлыми анекдотами и желаньем развлечься: выпить, блин, в мяч сыграть, покосить, побазарить… Макс живёт полной, так сказать, жизнью: спорт, водка, тёлки. А они – в ж@пе. Влас вот прикинулся, что ничто, кроме как покурить, не хочет, пусть и держал Лену в этом саду и, как знать, изнасиловал б её на фиг, дай ему волю. Хо притворяется, что доволен укладкой трав, что «бухнуть» – это главное. Но в мозгах у них Лена, что их вдруг любит и они в чпоке с ней.
В Диме тоже лишь Лена…