Погибель - Страница 3

Евпатий вскочил в седло, погнал из города. Стены и валы были усеяны трупами в несколько слоёв.

Как только весть о сборе разнеслась по пепелищу, к Евпатию пошли мужчины, все с оружием, кто в кольчуге, кто в шлеме, многие с лошадьми. Вокруг города лошадей бродило в избытке – во время штурма, потеряв седоков, они убежали в леса, а теперь вышли к пепелищу.

Князь Ингварь, словно помутясь рассудком, выл в голос, и не о чём не хотел слышать.

С ним оставили сотню дружинников. Евпатий разделил отряд на сотни – семнадцать сотен. Тысяча семьсот человек. Пятьсот отдал под начало Семёна, пятьсот – Микуле.

–Мы не можем отпустить их просто так, – сказал хмурым воинам.

В тот же день, двинулись искать татар к Переяславлю– Рязанскому. Ехали быстро. Стемнело. Семён и Микула ночевали у одного костра. Семён был потрясён увиденным и подавлен – Натальи нет. Как странно. Он целовал её, он любил её, а теперь её нет, а она моложе его, много моложе. Были ли у неё дети? И увидит ли он своих? Наверное, нет – рязанцы знали, что едут принять смерть, продать свои жизни, как можно дороже.

Микула был задумчив, часто подкладывал в костёр сучья, грел руки, потом стал в кувшине кипятить воду.

–Видишь, какая судьба, воевода, – сказал Семён.

–Я воевода? – спросил Микула, не удивляясь.

–Да. Я – полтысячник, и ты – полтысячник.

–Мне воеводство не нужно, Семён.

–Ради чего же ты живёшь?

–Думаю, жить осталось не долго. А?

–Ты прав, не долго.

Семён вспомнил, как евпатий хотел их оставить с Ингварем в Рязани, но Микула сам вызвался ехать на татар. Странно. Семён всегда считал Микулу недалёким увальнем, счастливым, когда есть много еды, тепло, выпивка и смазливая бабёнка. А тут – знал, что впереди смерть, а вызвался сам. И он, Семён, он ведь тоже знал, и тоже молчаливо принял под руку полтысячи воинов, и ведёт их на смерть. Что же? Оказывается, он прожил столько лет, и не знает ни себя, ни других. В чем же тогда был смысл его жизни? Никчмно прожил. Только кто в этом виноват – он или судьба?

На месте Переяславля– Рязанского нашли выжженное пепелище, усеянное трупами.

От Переяславля ушли от реки по рыхлому, превращенному в месиво проходившим войском, снегу к Ростиславлю. Через день впереди стал слышен ясно различимый многотысячный гомон – татары.

Евпатий развернул отряд в три колонны, и рязанцы пустили коней вскачь, выхватывая мечи.

Впереди показались шатры, табуны лошадей, холмами, лежащие в ряд, увешанные тюками, двугорбые верблюды.

Первыми заметили мчащиеся сотни скопища пленников, поднявшие гвалт и рванувшие во все стороны.

Семён уже мчался по обезумевшему стану, из ветра выхватывались лошадиные морды, губастые верблюды, визжащие бабы, падающие на колени, и он, в малахае, скривившийся в ужасе, выставив вперёд саблю, без лошади. Жах! Рука дёрнулась в ударе о твёрдое, и меч, сам собой взлетел вверх для нового удара, весь в крови. С почином!

Дальше он рубил бегающих, орущих в панике, безлошадных татар, не думая…

Бату чуть не расплескал горячий чай, когда в шатёр влетел перепуганный туленгит и, рухнув на колени, прошептал в ужасе:

–Орусуты ожили!

Бату переглянулся с Берке и Орду, бывшими здесь же, поставил пиалу на дастархан.

–Что ты мелешь?

–Рязанское войско, хан. Они ударили сзади, разбили обоз, отпустили хашар, рубят воинов. Наших легло без счету!

–Там камнемёты! – первым пришёл в себя Берке.

Бату нахмурился – если орусуты разобьют сложные китайские машины, он не сможет взять укреплённых городов. Тут же зыркнул на Орду.

–Кто их охраняет?

–Тысяча Хостоврула.

–Дай ему полтумена. За осадные орудия он ответит головой. И выясните, что это за загадочные орусуты? В тылу не должно было остаться никого.

Он раздосадовано встал, стал одевать пояс с саблей и агыштинским кинжалом.

–Коня! Придётся ехать.

Далеко в тылу стоял жуткий ор. Бату нетерпеливо вскочил в седло, заметил Аяна:

–Пошли туаджи к тёмникам, пусть войско выступает, не дожидаясь. Тут сами разберёмся.

Из обоза прилетели вестники – порублено верблюдов, разогнано лошадей из запасных табунов – не счесть, Хостоврул потерял большую часть своей тысячи и держит оборону у пороков из последних сил.

Когда Бату с братьями прискакали к орудиям, в деле уже был тумен кыпчаков Бурундая. Хостоврул зарублен. Пятеро пленных рязанцев рассказали, что они из отряда рязанского вотчинника Евпатия Коловрата, в отряде тысяча семьсот воинов.

–Уже меньше, – заметил Бурундай. – Около полутысячи, но и крошат они наших. Словно злые духи.

–Воинов жалко, – сказал Берке.

–Хотел бы я иметь таких багатуров у себя, – хмуро отозвался Бату. Он-то рассчитывал, что Рязань усмирена, что здесь потерь больше не будет. Если так пойдёт дальше, ему не хватит сил, чтобы осуществить задуманное. Чингисхан лишал врагов мужества своей жестокостью, но тут жестокость натолкнулась на безмерное упорство. Не такой ему виделась война. Не такой.

Тумен сжал орусутов кольцом. Монголов и русских разделяло пространство, усеянное трупами в несколько слоёв. Подобной битвы Бату не видел давно.

–Пытались выбить их лучниками, мороз проклятый, все руки пообморозили, да и в кольчугах большинство, не пробьёшь, – пояснил Бурундай.

–Волоките пороки, закидаем их камнями. И предложите им сдаться в обмен на жизнь.

Бой прекратился. Орусуты сбились в тесный клин, готовые к обороне. Сдаваться они отказались.

Крича и ругаясь, воины вручную приволокли камнемёты, китайцы начали методичный обстрел. Каждый камень делал своё дело – орусуты падали, падали и, когда их осталось совсем немного, Бату пустил пеших воинов.

После недолгой рубки, всё кончилось.

–Найдите тело Евпатия. Я уважаю багатуров, – сказал Бату.

К нему подъехали тёмники. Бату посмотрел на них, не понимая – они должны были вести тумены на север. Гуюк, ухмыляясь, присвистнул:

–Наворотили…

–Я ясно приказал, чтобы войско двигалось.

–Мы подумали, вдруг здесь большая рубка, – заскрипел простуженным горлом старик Субедей.

К Бату привели с десяток качающихся, избитых орусутов. На снег опустили тело Евпатия.

Бату оглядел пленных, долго всматривался в лицо погибшего рязанского воеводы.

–Если бы у меня были такие багатуры. Похороните его по своему обычаю, отважные воины, – Бату хмыкнул. Стоит ли разыгрывать великодушие? Он уважал храбрость и преданность. Он страстно желал иметь таких же преданных нойонов и багатуров, как лежавший на снегу орусут. А есть ли такие? Он враждебно оглядел ехидных тёмников, встретился с глазами Аяна – стал очень скрытен, раньше другим был ( влияние Берке).

–Я отпускаю вас, орусутские багатуры. Идите и живите! Никто не причинит вам вреда!

Аян сидел в седле, позади тёмников, всматривался в пленных орусутов и узнавал двоих, с которыми общался в Руме и Трапезунде – Микула и Семён, кажется. Сразу встал образ брата Чиена. Чиен тогда был сосредоточен, мирил вспышки гнева болвана Тумея. Берке обещал Аяну, что Чиен станет правой рукой Аяна в посольских делах, а сам натешился женой младшего брата и убил её руками других. Брат умер от яда.

Аян сжал лицо руками. Если он скажет, что Семён был воеводой в Южном Переяславле и во Владимире, Бату его не отпустит. Он не скажет – может, этот орусут чудом подстрелит Берке в очередной схватке? Если бы так!

Орусуты, взвалив на плечи тело Евпатия, побрели прочь. Один всё оглядывался…

Семён думал, что ему кажется, но когда монгол стал прятать лицо, понял – это Аян. Ненависть резанула сердце – как он изощрялся, изображая себя другом! Собака! Он уже тогда знал, что монголы придут на Русь, будут резать, грабить, насиловать.

Семён толкнул Микулу.

–Ну, чего?

–Там Аян. Гляди.

Микула оглянулся.

–У, бес. Не попался он мне раньше.

Когда орусуты, пошатываясь, удалились, Бату, вдруг, нахмурился.