Поэзия журнальных мотивов - Страница 4

Г. Некрасов вызвался с точностью удовлетворить этим новым требованиям. Он верит, что в этих именно требованиях заключается его поэтическое призвание:

Какая мрачная и дикая программа! Рыдающий вопль и буйный разгул – какой-то пир во время чумы, «Фауст» Гете и пластические фантазии Макарта[8]… И г. Некрасов неоднократно возвращается к этой программе: он любит воображать себя певцом скорби и страданья, любит находить в своей поэзии желчь и мстительное чувство:

Даже воспоминания собственного детства, с таким примиряющим и освежающим веянием действующие на человека, будят в душе г. Некрасова лишь мрачные образы и озлобленное чувство. Он рад, что время разрушило гнездо, в котором протекли его первые годы, что изменился даже наружный вид родной стороны:

Таков г. Некрасов, когда он обращается к своему внутреннему чувству или строит программу собственной поэтической деятельности. Но эта программа походит на великолепные пропилеи, за которыми путешественник неожиданно встречается с небольшой постройкой весьма посредственной архитектуры. Такое же разочарование испытывает читатель, когда он от вышеприведенных стихотворений переходит к тем произведениям г. Некрасова, которые упрочили за ним звание сатирического поэта. Оказывается, что «скорбный стон, подавленные слезы, проклятья, жалобы, бессильные угрозы»[11] Некрасовской музы направлены на предметы несколько водевильного свойства и, во всяком случае, не имеющие того как бы стихийного значения, которого читатель расположен ожидать. Предметами сатиры являются то вылезающий из канцелярских потемок бюрократ, оставляющий с сильным мира сего «с глазу на глаз красавицу дочь»[12], то опять тот же бюрократ, живущий «согласно с строгою моралью»[13] и подкарауливающий похождения своей жены, чтоб уличить ее «с полицией»; то опять все тот же неизменный бюрократ, устраивающей своей дочери «прекрасную партию»[14], затем опять он же, не умеющий голодного от пьяного отличить[15], и, наконец, опять он же, гуляющий по Невскому и обедающий в Английском клубе[16]. Для разнообразия мелькают порой в сатире г. Некрасова помещик старых времен, рыскающий по полю с борзыми[17] и ломающий ребра встречному и поперечному, да падшая женщина, давящая рысаками петербургских пешеходов[18]:

Таковы постоянные, любимые темы тех стихотворений г. Некрасова, которые наиболее нравились публике и наиболее содействовали упрочению его литературной репутации. Уровень сатиры, очевидно, весьма невысок и нимало не соответствует грандиозным задачам, которые воображение предписало поэту. Читатель опять встречается здесь с пошловатым отпечатком канцелярского либерализма и водевильно-фельетонной литературы чисто петербургского происхождения. Заимствованность вдохновения не из непосредственного, широкого изучения жизни, а из литературы, точка зрения наблюдателя, обозревающего окружающую его действительность с панелей Невского Проспекта – сказываются в сатирах г. Некрасова так же очевидно и ясно, как и в мнимонародных произведениях. Идея социального протеста, служащая содержанием нашей новой литературы, прошла через журнальную реторту и получила в ней тот водевильно-канцелярский оттенок, которым запечатлена вообще петербургская печать. В этом процессе все, что названная идея заключала в себе грандиозного, общечеловеческого, осело на стенках дистиллирующего снаряда, и осталась маленькая, худосочная идейка, выражающая протест загнанного петербургского чиновника против вылезшего в люди бюрократа. Униженный и оскорбленный, о сочувствии к которому взывала журналистика, найден в лице маленького чиновника, который

Это было очень естественно со стороны поэта, почерпавшего свое вдохновение из миросозерцания «Современника». Когда этой журналистике понадобилось во что бы то ни стало отыскать в русской жизни условия социальной борьбы – нет ничего удивительного, что эти условия найдены в явлениях ближайшей действительности, в петербургской жизни – единственной доступной наблюдениям журнальных деятелей. Этот петербургский букет, составившийся из нищеты и скуки чиновничьего существования и водевильных развлечений уличной и трактирной жизни, отразился всецело в поэзии г. Некрасова и пропитал ее своим крепким запахом. Остроумие Александрийской сцены и развязная ирония, не чуждая разгильдяйства театральных буфетов, окропили обильной струей эту чисто петербургскую сатиру, относительно которой сам автор, очевидно, приходит в заблуждение, подозревая, будто его муза, «плачущая, скорбящая и болящая, всечасно жаждущая, униженно просящая»[20], путем этой водевильной сатиры,