Поэзия страсти - Страница 9
Началось все с простых бытовых ссор, потом усугубилось тем, что Ирен не оставляла надежды склонить партнера к браку. И вот час настал.
Она ему надоела. Просто так ведь на улицу не выкинешь и не отвяжешься. Значит, нужно устроить так, чтобы ушла сама. И Марк, интуитивно нащупав слабое место, стал подражать отцу девушки. Придирки, постоянные замечания.
Даже в постели! Ирен была в отчаянии. Куда податься? Она решилась устроить объяснение: ведь не замечать произошедшей перемены в отношениях, прикрываться отговорками, обманывать себя стало невозможно. Однако бывшего любовника теперь вовсе не заботила ее судьба.
Не нравится — никто не держит, катись на все четыре стороны. Это произошло накануне, буквально за день до сегодняшнего утра. Марк кричал, сыпал нелепыми обвинениями, а она только стояла и молчала. Как ее мать когда-то, потому что чувствовала свою полную зависимость от этого человека. Он мог сделать с ней что угодно.
Однако все вроде обошлось. Смиренный вид девушки разбудил совесть тирана. Но сегодня…
Ирен шла теперь медленнее. Куда спешить? Все одно — жизнь кончена. Осталось изобрести наиболее безболезненный способ покончить с собой. Только и всего.
Голубое небо. Солнце. А ведь еще вчера лил дождь и город был погружен в желтоватый туман. Вот бы и в жизни перемены происходили так же быстро. Вчера — безнадежное уныние, а сегодня счастье. Ирен улыбнулась. Где бы заночевать? Лучше на вокзале. Деньги стоит поберечь, хотя бы месяц на них можно будет питаться. А вот о гостинице не приходится и мечтать. О, Амстердам! За какие грехи ты караешь своих жителей?
Хотелось выпить вина и зарыться в теплое одеяло. Выспаться. Ирен дотронулась до щеки — не больно. Хорошо хоть синяка не осталось. Когда Марк скандалил, когда начинал изводить надоевшую подружку, которая теперь только даром хлеб ела, это еще можно было терпеть.
Но утренняя трапеза завершилась приступом ненависти, помноженной на отвращение. Его не остановил ни ее кроткий вид, ни выражение смирения. Напротив, эта безвольная овечка сделалась чем-то, что способно раздражать даже на расстоянии. Ирен хотела оправдаться, позволила себе возразить. Марк пришел в бешенство.
Кончилось все пощечиной. Она не выдержала.
Все! Будь что будет. Нельзя больше терпеть. Сил нет. И в чем была, она бросилась на улицу. Хорошо, успела захватить сумочку.
Она не вернется туда никогда. Точно так же никогда не вернется в Гавр, к отцу. Хватит.
Но куда? Куда теперь идти? Надо присесть, обдумать ситуацию. Она остановилась посреди улицы. Кажется, на площади, которую она прошла минут десять назад, была церковь. Зайти посидеть? Пожалуй. Но Ирен не была набожна.
Ее редко посещали мысли о религии, но ведь надо же где-то провести время. Там сейчас тихо.
Сделает вид, будто молится.
Ирен смахнула с ресниц последние бусинки слез и, развернувшись, побрела назад. Еще осенью она покинула отчий дом в надежде на счастье, и вот сейчас весна, пора любви, а ей приходится думать о хлебе насущном.
Церковь встретила прихожанку тишиной. Едва переступив порог, Ирен ощутила всю святость этого места. Покой и умиротворение для мятущейся души. Она села на скамейку и открыла Библию на первой попавшейся странице. «Если заповеди мои соблюдете, пребудете в любви моей…»
Она редко задумывалась о Боге. Да и когда, собственно, было задумываться? Как-то руки не доходили прочитать священную книгу, которая много лет назад перевернула все представления людей об этике и морали. Может быть, именно благодаря ей человечество все еще продолжает существовать. Мать часто читала Библию. Она постоянно лежала у нее на тумбочке рядом с кроватью. Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую. У Ирен рука сама собой дотронулась до щеки. И что же? Вернуться к нему и снова молча сносить оскорбления? Мать всегда поступала именно так. Причем не задумываясь о правильности своего поступка, поскольку не сомневалась в ней. Разве, ответив силой на силу, руганью на ругань, человек тем самым не приумножает уже существующее на свете зло? Да, все обстоит именно так, и никак иначе. Ирен вдруг стало легче. Словно кто-то подсказал выход, словно кто-то протянул руку помощи. Как легко будет жить, если руководствоваться только этим правилом. Терпи и молчи, прощай, что бы тебе ни сделали. Неси свой крест молча. Ирен подняла глаза, ее мать наверняка сейчас в раю.
За какие грехи страдала эта женщина? Да и были ли они у нее?
Люби людей, люби их, как самого себя. Прощай. Ирен улыбнулась и положила книгу на место. Мысль ее устремилась ввысь, туда, где, как говорят священники, обитает Бог. И она обратила к нему свой вопрошающий взгляд. Скажи, что делать мне. Я запуталась. Я хочу любить, я могу подарить свою любовь, но где найти того, кому я нужна? Должна ли я вернуться к Марку?
Поговорить, простить. Или поехать к отцу и помогать ему, несмотря ни на что? Как вернуть моей душе чувство покоя? Чувство мира? Помоги. Подскажи, куда идти…
Ирен закрыла глаза, и из-под черных ресниц заструились слезы. Нет, уже не страдальческие слезы гнева и обиды, а скорее очистительные.
Так плачут, пережив момент истины, момент откровения. Просто становится легче. Дай мне знак. Сейчас. Сию же минуту покажи, как жить дальше. Я хочу мира! Научи же меня, как достичь его. Укажи путь. Вернуться смиренно в дом отца и стать его опорой, забыть все разногласия, ссоры, извиниться. Ведь он так постарел после смерти матери… Слезы бежали, а душа трепетала в немой мольбе…
Так сидела она и не знала, чего именно ждет.
Это была ее первая искренняя молитва. Первая в жизни. Никогда Ирен раньше ничего не просила, никогда. Да и не верила она в то, что есть где-то сила, управляющая всем на свете. Выросшая в рабочем квартале, она привыкла надеяться только на свои собственные силы. Но сейчас этих сил больше не осталось, и Ирен загадала: если сейчас произойдет нечто из ряда вон, если вдруг решатся ее проблемы — уверует. Уверует раз и навсегда и отныне будет знать, что она не одинока даже в пустыне. Что где-то есть тот, кто поможет, кто лучше ее понимает и видит, кто устроит все. Кому можно довериться. Только живи по заповедям, старайся изо всех сил исполнить Закон Божий И вдруг… Ирен даже не поверила: чья-то рука легонько коснулась ее плеча. Она вздрогнула: неужели Марк? Одумался!
— Простите, у вас все хорошо?
Нет. Не он, голос не его. Ирен удивленно открыла глаза: рядом с ней на лавке сидел мужчина лет тридцати, широкоплечий, с правильными чертами лица. Темные волосы, черные глаза. Чем-то он напоминал итальянца.
— У вас все хорошо? — он повторил свой вопрос, а в глазах его отразилась тревога.
— Да-да, — засуетилась Ирен и, поспешно вытащив из сумки салфетку, принялась вытирать глаза. Что, собственно, ему нужно? Из ее головы вмиг вылетели все мысли о Боге и Провидении. Так оно всегда и бывает.
Жанлен не знал, как себя вести. Девушка ведь только что плакала. Он смотрел на ее тонкие пальцы, нервно теребившие край салфетки, как зачарованный. Сколько же ей лет? На снимке незнакомка казалась куда старше, но теперь видно, что ей не больше двадцати. Жанлен вглядывался в глаза, которые прятались под пушистыми ресницами. Девушка старалась не смотреть на собеседника, все больше в сторону. Так прячут глаза нашалившие дети. Да еще Жак, когда хочет что-то скрыть от брата.
Жанлен подождал, пока она приведет себя в порядок, и, интуитивно почувствовав, что та готова к продолжению беседы, сказал:
— У вас что-то случилось? — И тут только он сообразил, как выглядит в глазах незнакомки.
Парень, которого девушка никогда раньше не видела, свалился как снег на голову и сразу давай выяснять, что да почему. Он сконфузился, уже ожидая хорошей отповеди. Действительно, кто тебя просит соваться? Кажется, ведь не звали. С другой стороны, этот снимок в его доме производил странное впечатление. Он вселял неизъяснимое чувство родственности их душ, и Жанлену чудилось, будто эта девушка знакома ему по меньшей мере лет сто. Так иногда случается в жизни. Только познакомишься с человеком, а уже через какой-нибудь час выясняется, что вы похожи как две капли воды. Видишь его насквозь, понимаешь его движения, жесты, эти тайные знаки, которых другие люди не замечают вовсе. Нет, с этой девушкой дела обстоят иначе. Жанлену казалось, будто она вошла в его дом позавчера, когда разносчик принес портрет. Ощущение было настолько реальное, что он поддался ему и некорректно повел разговор, словно уже имел право задавать вопросы личного характера.