Поэзия и проза Древнего Востока - Страница 152
Глава 28
Так! Копи есть для сребра,
и для золота горнило есть,
железо добывают из земли
т плавят из камня медь.
Тьме ставит предел человек»
исследует все концы,
камень мрака и смертную тепь.
Рудокопы, сокрытый люд,
иссекают ямы в безвестных местах,
зыблются вдали от людей.
Порождающая злаки земля
изнутри изрыта огнем:
залежь сапфира в камнях ее,
и песчинки золота в них.
К ним тропу не знает орел,
не видел ее коршуний глаз,
не топтал ее гордый зверь,
и львенок по ней ие ходил.
С гранитом борется человек,
исторгает он корни гор,
прорезает проходы в скале -
все самоцветы открыты оку его;
сдерживает он напор родников
и сокровенное выносит на свет!
Но мудрость – где ее обрести
и где разумения копь?
Человек не знает к ней стезю,
и ее не сыскать в стране живых.
Бездна говорит: «Во мне ее нет!»
И Море говорит: «Не у меня!»
За золото ее не отдают,
не покупают на вес серебра;
не добудет ее Офирский клад,
ни многоценный оникс, ни ляпис-лазурь;
не оплатить ее золотом и стеклом,
не выменять ее на дорогой сосуд;
не идут в счет ни кораллы, ни хрусталь,
и ценней жемчужин мудрости дар;
не оплатит ее Кушитский топаз,
за чистое золото не отвесят ее.
Но мудрость – где ее обрести
и где разумения копь?
Она сокрыта от глаз всего, что живет,
и от птиц небесных утаена.
И Аввадон и смерть говорят:
«Только слухом мы слышали весть о ней!»
Бог – вот кто знает к ней путь,
и Он ведает место ее,
ибо видит Он до концов земли,
и все, что под небом, зримо Ему!
Когда Он ветру давал мощь,
и полагал меру движенью вод,
и для дождя назначал устав
и стезю для громоносных туч,
вот тогда Он узрел, исчислил ее,
испытал ее, и устроил ее,-
и сказал человеку так:
«Вот, бояться Господа – это мудрость,
и удаляться от зла – разум».
Глава 29
И продолжал Иов произносить рассуждение свое, и сказал:
«О, стать бы мне, как в прежние дни,
как в месяцы, когда хранил меня Бог,
возжигал светильник над моей главой,
и в свете Его я шел среди тьмы;
как был я во дни моих ранних лет,
когда Бог миловал мой шатер,
когда еще Крепкий был со мной
и дети мои – вокруг меня;
когда во млеке омывались мои шаги
и скала изливала для меня елей!
Выходил ли я к воротам градским[882],
посреди площади восседал -
юноши прятались, завидев меня,
а старцы, поднявшись, оставались стоять.
Вельможи смолкали передо мной,
прижимали палец к своим губам;
и стихала старейшин речь,
и к гортани прилипали их языки.
Слышало ухо – и завидовало мне,
видело око – и хвалило меня!
Ибо я спасал кричащего бедняка
и сироту, что помощи не найдет;
благословение страдальца было на мне,
и утешалось обо мне сердце вдовы.
Как в ризу, в правду облачался я,
возлагал на себя справедливость, как тюрбан;
я был глазами для того, кто слеп,
и ногами – для бессильного ходить.
Для нищих являл я собой отца,
в дело незнакомца вникал умом,
челюсть беззаконного сокрушал,
исторгал добычу из его зубов!
И думал я: скончаюсь в моем гнезде,
словно птица Феникс, прожив жизнь[883];
корни мои открыты воде,
и роса ночует иа моих ветвях;
не стареет слава моя у меня,
и крепок лук мой в руке моей!
Предо мною стихали, внимали мне,
молча выслушивали мой совет;
после слов моих кончали судить,
и речь моя росилась на них.
Как проливня вод, ожидали меня,
как позднему дождю, открывали рот:
улыбнусь – не смеют верить глазам,
просияю ликом – и они не скорбят!
Я назначал им пути, воссев, как глава,
как царь в кругу дружины своей,
утешая плачущего печаль.
Глава 30
А ныне насмехаются надо мной
те, что летами моложе меня,
чьих отцов я бы не пустил
поселиться с собаками моих стад!
И сила их рук, что она для меня?
В них уже истощилась мощь.
Нуждой и гладом изнурены,
убегают они в пустынную сушь,
в место раззора, в кромешную мглу;
собирают они зелень подле кустов,
и коренья дрока – для них хлеб.
Из среды людей гонят их,
словно вору, кричат им вслед,
велят селиться на срывах долин,
в пропастях земли и в щелях скал.
Между зарослями воют они,
сбиваются в кучу под терновым кустом -
бесчестный и безвестный сброд,
извергаемый вон из земли.
Вот для кого я посмешищем стал
и обращен в срамную песнь!
Они гнушаются меня, обегают меня,
не стыдятся плевать пред лицом моим;
ибо Он разорвал мою тетиву -
и разнуздались они пред лицом моим!
Одесную меня отродья встают,
понуждают шататься ноги мои,
на меня злую осаду ведут;
разрушают предо мною мою стезю,
все делают на гибель мне,
и нет никого, чтобы их сдержать!
Приходят ко мне сквозь широкий пролом,
все руша, кидаются на меня;
ужасы противу меня встают;
словно ветром, развеяно величье мое,
как облако, спасенье мое уплыло.
Из меня вытекает моя душа,
дни унынья обступили меня;
по ночам ноют кости мои,
и грызущие меня не знают сна.
Мощно хватает Он одежду мою,
объемлет меня, как рубаха моя;
с грязью равняет Он меня,
и я становлюсь, как пыль и прах.
Взываю, а Ты не отвечаешь мне;
стою, а Ты не глядишь на меня!
Палачом сделался Ты для меня
и бьешь меня тяжелой рукой;
взвеял, на ветер пустил меня,
в вихре развеяться обрек.
Ведь знаю: к смерти Ты меня низведешь,
в дом, где собирается все, что живет.
Наложит ли на гибнущего руку Он,
не будет ли помилован молящий в беде?
Разве со страдальцем я не скорбел?
Сожалела о бедном моя душа.
Я чаял добра, но пришло зло;
надеялся на свет, и пришла тьма.
Мои недра кипят, покою чужды;
дни унынья нашли на меня.
Не от солнечных лучей я почернел;
восстаю среди люда и подъемлю вой.
Сделался я шакалам брат
и для страусов пустыни друг.
Кожа моя посмуглела на мне,
и от жара обгорела моя кость;
в рыдание обратился струнный звон
и в плачевные вопли – напев флейт.