Поезд до станции Дно - Страница 1

Анатолий Козлов

Поезд до станции Дно

«…Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и саддукейской…

…Тогда они поняли, что Он говорил им беречься не закваски хлебной, но учения…»

От Матфея святое благовествование 16 (6,12)

Я присвоил себе авторство этих рукописей, поскольку являюсь последним соавтором, чья рука прикасалась к ним перед публикацией. К тому же бумаги эти были переданы мне родственником по материнской линии, моим двоюродным дядей. Прочие авторы этих записок так же связаны со мной кровными узами. Я же привёл все записи в порядок и хронологическое соответствие.

Теперь нужно сказать несколько слов о появлении этих записок. Мой дядя – некий Афанасий Романов незадолго до смерти передал мне что-то вроде семейного архива, ссылаясь на то, что начало записей положил ещё его дед Роман Макаров. По молодости лет, разница фамилий деда и внука, мною была оставлена без внимания.

Однако сами записки были весьма интересны, поскольку проливали свет на отечественную историю минувшего XX века, которую ещё только предстоит восстановить, очистив от мифов, домыслов и откровенного вранья, которым грешат практически все «документы» участников той эпохи.

Тем не менее, находя записки крайне отрывочными, написанными разными почерками, к тому же имеющими весьма перепутанную хронологию, я долго не решался издать их в виде книги. А со временем, осознав разницу фамилий прадеда, и его потомков, я и вовсе, было, отказался от этой затеи из-за путаницы в авторстве. Но позже, внимательно вчитываясь в текст, я обнаружил разъяснение данного казуса. Оказалось, что в вихревые революционные годы, фамилию одного из авторов записок, носящего по семейной традиции имя Роман и соответственно отчество Романович, перепутал некий писарь, из чего последовала трансформация отчества в фамилию, а фамилии в отчество. То есть Роман Романович Макаров стал Романом Макаровичем Романовым.

Дядюшка мой – профессор, большой любитель отечественной истории, литературы и крепких напитков – побывал на фронте, был ранен, закончил войну в Берлине в звании старшего лейтенанта. Он передал записки мне – двоюродному племяннику, не доверяя своему родному сыну, который хотя и был весьма образован и даже имел успешную карьеру в строительном деле, но был равнодушен к отечественной истории и считал её чем-то вроде недоразумения.

Моя же заслуга состоит в том, что я разобрал записки, сделал более понятными неясные места (там, где было возможно), дополнил их кое-какими замечаниями и расположил в хронологическом порядке.

А ещё я постарался не делить русских людей на белых и красных. Господи, благослови!

…В лето 965 от Рождества Христова, поздним ненастным вечером, у постоялого двора на дороге, ведущей к городку Франкфурту на реке Майн, остановился странный обоз. Тонкие ноги и короткие морды лошадей, впряженных в скрипучие двухколёсные телеги, выдавали в них степных рысаков, совсем не похожих на здешние породы. Должно быть, великолепные скакуны, резвые под седлом, они вовсе не были приспособлены для такой работы, и теперь имели понурый вид, впалые бока, неровный шаг и даже легкую хромоту у одной из лошадей. Из передней телеги, покрытой сверху, как и две другие, кожами, натянутыми на деревянный каркас, вылез человек в одежде неевропейского покроя, но, судя по дорогим, добротным тканям, богач. Он подошёл к воротам и властно постучал. Тотчас раздался сиплый собачий лай. Подождав немного, человек ещё раз стукнул в ворота, на этот раз посохом. Пёс продолжал надрываться. Спустя некоторое время послышался скрип двери и грубый мужской голос крикнул из-за ворот:

– Кто такие? Бродяги? Убирайтесь! Я не хочу из-за вас иметь дело с епископом!

– Мы просим ночлега…

– Если вы разбойники, я прикажу своим молодцам спустить тетивы арбалетов, учтите: вы все на прицеле!

Путник поднял голову и, оглядев покосившийся частокол, сумрачно усмехнулся:

– Что у тебя грабить-то… Я купец, устал, прошу крова на ночь.

За воротами завозились, открылась потайная дверца, прикрывающая бойницу, и осторожный глаз, показавшийся в прорези, ощупал ночного посетителя с ног до головы.

– Я хорошо заплачу, – сказал гость. – Вот, – он достал из кошелька, висящего на поясе, золотую монету и кинул в бойницу.

Стоящий за воротами поймал её, поднёс к зажжённому факелу, вставленному в стальное гнездо на каменной стене дома, прикусил зубами и быстро спрятав её в карман, бросился открывать ворота.

Войдя во двор, приезжий быстро осмотрелся. Кроме хозяина, одетого в кожаную куртку без рукавов, надевающуюся через голову, полотняные штаны, шерстяные гетры с башмаками и войлочную шляпу, по другую сторону от него стояли два здоровых молодца, по всему видно – сыновья хозяина. Несмотря на молодость, смотрелись они внушительно, только вооружение их выглядело не так грозно. Один был без всяких доспехов, лишь в длинной полотняной рубахе, но с деревянным щитом, обитым стальными полосами, похожим скорее на крышку от погреба, и с большим топором, второй – в ржавой куцей кольчуге с прорехами, надетой поверх белья, с длинной жердью, похожей на оглоблю, но с окованным железом заострённым концом. На голове у него был стальной шишак¹. Сам хозяин был вооружён самострелом с деревянной дугой – вроде тех, что использовали русы для охоты на мелкую дичь, устанавливая их с растяжкой на звериной тропе. Они стреляли не тяжелыми болтами², как арбалет, а более лёгкими и дешёвыми деревянными стрелами с острым стальным жалом. Приезжий опять криво усмехнулся. Он достал ещё одну монету и сунул хозяину:

– Накорми лошадей и подай ужин…

– И вина с дороги? – предложил хозяин.

Гость поморщился:

– Вина не надо, приготовь три постели.

Вслед за ним во двор въехали ещё две телеги. Из одной выскочил очень худой босой оборванный парень, который помог выбраться из другой телеги двум женщинам. Они так закутались в ткани, что их трудно было разглядеть, но по походке и движениям можно было догадаться, что одна из них уже в возрасте, а вторая совсем юная. Оглядев приезжих, хозяин решил уточнить:

– Три? Но вас же четверо…

Купец махнул рукой в сторону слуги:

– Рабу.., – он поймал быстрый насторожённый взгляд хозяина и поправился: – работнику дай чем укрыться, он будет спать с лошадьми, на сене, он так привык – в дороге охранять лошадей…

Войдя в дом, приезжие сели за стол, но так, что женщины оказались отдельно от мужчины. Один из сыновей хозяина вертелся возле очага, разводя огонь. Он медлил. Ему хотелось как следует рассмотреть необычных гостей, и он осторожно косился в их сторону.

– А как же, господин, ваш… слуга? – спросил хозяин. – Он разве не голоден? Мужчина, сидевший сосредоточенно за столом, чуть повернул голову в его сторону:

– Снеси ему что-нибудь.., снеси ему похлебки немного. Он не привык к обильной пище.

– Ханс, – обратился хозяин к сыну, – отнеси это тому человеку, в конюшню, – юноша вышел. – Простите, – снова обратился он к мужчине, – как мне называть вас, господин?

– Зови меня Хирам.., – ответил мужчина.

– Хирам? – переспросил хозяин. – Просто Хирам?

– Хирам-данитянин.

– Простите, господин Хирам, – снова спросил хозяин, – что подавать? Есть свежий копчёный окорок…

– Рыба, – перебил его Хирам, – рыба есть?

– Есть отличный эйшграндский карп!

– Подавай.

Хозяин поставил еду. Приезжие встали, и Хирам начал вполголоса читать молитвы на непонятном языке. Помолившись, они сели за стол, женщины размотали покрывала, чтобы было удобнее есть. При тусклом свете свечей стали видны их лица. Лицо немолодой женщины поражало своей странностью: его никак нельзя было назвать красивым, однако на нём, словно маска, запечатлелось высокомерие, чуть искажавшееся усталостью и тревогой. Лицо же юной гостьи было редчайшей нездешней красоты: большие серые, со жгучим всепроникающим взглядом глаза, чёрные тонкие брови, тонкий с горбинкой нос, чувственные припухлые губы. От неё невозможно было оторвать взгляд. Черты её лица не были правильными в принятом смысле, но оно светилось потаённой чувственной силой. Взглянув на него, хозяин отшатнулся.