Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 1 - Страница 41
Аварий яростный язык.
Тогда, по волнам пролетая
И поднимаясь в облака,
Засвищет песня молодая,
Живая песня сплавщика.
Пусть эти синие зарницы
Качает шалая вода,
Мы можем надвое сломиться,
Но не согнемся никогда.
Пусть волны, грохнувшись обвалом,
Развеяв гривы на скаку,
Родного друга грозным валом
Смахнут в бурлящую реку,
Он крикнет, бурю огороша,
Заветной песней дорожа:
— Какая жизнь хор-рошая,
И Кама хороша!
Опять и в блеске, и в кипенье
Настигнет гулкая волна,
Но даже в тяжкие мгновенья
Затихнуть песня не вольна.
Между крутыми берегами
Гудит немолчный перекат.
И догорает за горами
Последний пламенный закат.
А он лежит в ногах у сосен,
И по нетоптаной тропе
Чужие девушки приносят
Цветы и вздохи о судьбе.
…Мы справим славные поминки,
Мы вспомним давние дела,
И вновь на бойкие тропинки
Падет предутренняя мгла.
И под седыми облаками
Мы песню дружную споем
О нашей жизни, и о Каме,
И о товарище своем.
Мы грянем, бурю огороша,
Заветной песней дорожа:
— Какая жизнь хор-рошая,
И Кама хороша!
3. Песня о сплаве
Мои плоты плывут не уставая,
Плывут по тихой, ласковой реке;
Меж островов исчезла Чусовая,
И Гайва потонула вдалеке.
Прозрачной ночью или на рассвете
Когда замолкнет сонная река,
Рванется песня гулкая, как ветер,
Как звездные просторы, широка.
Рванется песня сквозь ночную стужу,
Как птица расстилаясь по воде,
И спутница случайная затужит
О вспыхнувшей предутренней звезде,
О дальних неисхоженных просторах,
О паводке, ломавшем берега,
О сплавщиках поющих, для которых
Ее печаль совсем не дорога.
А Каму сторожит угрюмый берег
И караулит камень-исполин,
Она теряет огненные перья
В разбеге знойных солнечных равнин.
Но бревна, словно в танце подбоченясь,
Плывут, не замечая берегов.
О молодость! О славное теченье!
Веселая работа сплавщиков!
Но тот рассвет запомнится надолго,
Когда, встречая птичий перелет,
Плотам навстречу медленная Волга
Просторы, как ворота, распахнет.
1936
В ОХОТНИЧЬЕЙ ИЗБУШКЕ
Когда в ледяшки превратятся ноги,
А путь лежит в Крестовую губу,
Ты будешь счастлив, посреди дороги
Наткнувшись на охотничью избу.
Я дверь открыл. Здесь было все, что нужно
Для путника, озябшего в ночи:
Дрова, дымясь, потрескивали дружно
И громко пел кофейник на печи.
Но для того, кто двое страшных суток
Плутал по тундре, не смыкая глаз,
Милей огня и добрых самокруток
На низких нарах брошенный матрац.
Я слышал сквозь дремоту, как мужчина
Растер мне ноги и раздел меня,
Закутал по-домашнему овчиной
И в горло вылил два глотка огня…
А утром только узкий след от нарты
Бежал на юг пустынной белизной,
Да наспех нарисованная карта
Среди мешков лежала предо мной.
Начерченную углем на газете,
Ту карту до сих пор я берегу,
Но кто навел хребты и горы эти,
По ней никак узнать я не могу.
Я не запомнил ни его походки,
Ни голоса, ни взгляда, ни лица;
Не знаю — то ль мы были одногодки,
Иль старше был он моего отца.
Но год за годом кажется все чаще,
Что я встречаюсь постоянно с ним
В поселках, поездах, таежных чащах…
И каждый раз — под именем другим.
1940
ПОХОДНЫЙ РЮКЗАК
Над моею кроватью
Все годы висит неизменно
Побуревший на солнце,
Потертый походный рюкзак.
В нем хранятся консервы,
Одежды запасная смена,
В боковом отделенье —
Завернутый в кальку табак.
Может, завтрашней ночью
Прибудет приказ управленья
И, с тобой не простившись,
Рюкзак я поспешно сниму…
От ночлега к ночлегу —
Лишь только дорога оленья
Да в мерцании сполохов
Берег, бегущий во тьму.
Мы изведали в жизни
Так много бессрочных прощаний,
Что умеем разлуку
С улыбкой спокойной встречать;
Но ни разу тебе
Не писал я своих завещаний;
Да, по совести, что я
И мог бы тебе завещать?
Разве только, чтоб рукопись
Бережно спрятала в ящик,
И прикрыла газетой
Неоконченный лист чертежа,
Да, меня вспоминая,
Склонялась над мальчиком спящим,
И отцом бы и матерью
Сразу для сына служа.
Но я знаю тебя,
Ты и рукопись бережно спрячешь,
От людей посторонних
Прикроешь ревниво чертеж
И, письма дожидаясь,
Украдкой над сыном поплачешь,
Раз по десять, босая,
Ты за ночь к нему подойдешь.
В беспрерывных походах
Нам легче шагать под метелью,
Коль на горных вершинах
Огни путевые видны.
А рюкзак для того
И висит у меня над постелью,
Чтобы сын в свое время
Забрал бы его со стены.
1941
НА ВЫСОТЕ Н
На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти темные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи…
А мы в снегу, на склонах голых,
Лежали молча, где легли,
Не подымали век тяжелых —
Высот увидеть не могли.
Но, утверждая наше право,
За нами вслед на горы те
Всходила воинская слава
И нас искала в темноте.
1942
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
Лишь губами одними,
бессвязно, все снова и снова
Я хотел бы твердить,
как ты мне дорога…
Но по правому флангу,
по славным бойцам Кузнецова,
Ураганный огонь
открывают орудья врага.
Но враги просчитались:
Не наши —
фашистские кости
Под косыми дождями
сгниют на ветру без следа,
И леса зашумят
на обугленном черном погосте,
И на пепле развалин
поднимутся в рост города.
Мы четвертые сутки в бою,
нам грозит окруженье:
Танки в тыл просочились,
и фланг у реки оголен…
Но тебе я признаюсь,
что принято мною решенье,
И назад не попятится
вверенный мне батальон.
…Ты прости, что письмо
торопясь, отрываясь, небрежно
Я пишу, как мальчишка — дневник
и как штурман — журнал…
Вот опять начинается…
Слышишь, во мраке кромешном
С третьей скоростью мчится
огнем начиненный металл?
Но со связкой гранат,
с подожженной бутылкой бензина
Из окопов бойцы
вылезают навстречу ему.
Это смерть пробегает
по корпусу пламенем синим,
Как чудовища, рушатся
танки в огне и дыму.
Пятый раз в этот день
начинают они наступленье,
Пятый раз в этот день
поднимаю бойцов я в штыки,
Пятый раз в этот день
лишь порывом одним вдохновенья
Мы бросаем врага
на исходный рубеж у реки!
В беспрестанных сраженьях
ребята мои повзрослели,
Стали строже и суше
скуластые лица бойцов…
…Вот сейчас предо мной
на помятой кровавой шинели
Непривычно спокойный
лежит лейтенант Кузнецов.
Он останется в памяти
юным, веселым, бесстрашным,
Что любил по старинке
врага принимать на картечь.
Нам сейчас не до слез —
над товарищем нашим
Начинают орудья
надгробную гневную речь.
Но вот смолкло одно,
и второе уже замолчало,