Поэты пражского «Скита» - Страница 18
Изменить размер шрифта:
* * *
Предместьями
пчелиный
темный
гуд.
И на углах
роев людских рычанье.
Огни сегодня зажжены речами.
Железно сомкнуты плечами,
фалангами,
колоннами
идут.
Не улицы — моря.
Не площадь — океан.
В бетон домов,
в гранит дворцов и башен
за станом —
стан.
За рядом —
ряд и ряд.
Прибой толпы
могуч.
Огромен.
Страшен.
* * *
Они идут.
Их пламя пышет, пышет.
Вверх, на мосты,
в бульвары,
к площадям.
По этажам.
По крышам.
Выше,
ВЫШЕ.
И радио в аэропланах жарко дышит.
Огнем речей
горят сердца и крыши.
И кто не хочет,
даже тот услышит,
когда они
идут.
Идут.
ИДУТ.
* * *
Водоворот толпы.
Тесней,
смелее
митинг.
«Товарищи!
Друзья!
Пришел великий час.
Любимые!
Поймите же, поймите:
уже никто
разбить не в силах
нас.
Новым светом
вновь пылают зори.
Солнца алый не сорвать платок.
Всколыхнулось человечье море.
Океаном поднялся Восток.
Индия!
Твои мы слышим стоны.
Индия!
Заветная страна.
И готовятся
Аустэны и Уинстоны
нам по счету
заплатить сполна.
Вой, Китай!
В восстания восторге
стенам мира
вновь не устоять.
Слушайте, дыхание тая,
Лондоны,
Парижи
и Нью Йорки:
Бушует пламень яростный потопа.
Холодный пламень половодных волн.
Без сожаленья, чванная Европа,
от наших гаваней
мы оттолкнем твой челн.
Кто против нас,
могучих жаждой роста,
кто б против нас
стеною встать посмел,
коль заодно
— чеканят ТАСС и РОСТА —
сто сорок пять,
четыреста
и двести девяносто
мильонов
душ и тел?»
Пылают слов огнем,
огнем горят знамена.
И в тысячах грудей
кипит святой восторг.
«…Вставай, презреньем заклейменный
далекий север и восток…»
Стоустая —
прибоем волн —
молва.
Могучее — биеньем сердца — вече.
И пенье волн живых,
волн человечьих
покрыло мощные слова.
* * *
Прошли.
Опал прибой.
На флагах — жизнь и труд.
Не ламповщик —
заря зажгла багрянцем
небо.
Здесь город был.
Здесь город был
и не был.
И только души —
пленные Эреба
покоя
ночью светлой
не найдут.
ГИБЕЛЬ ГЕЛЬГОЛАНДА
Поэма
Gutta cavat lapidem пес vis, sed saepe cadendam.
Капля камень долбит не силой, но частым паденьем.
Моряки
Там,
где не раз
в гавань якорь бросал
пароход нелетучих голландцев
и матросы, бранясь,
протирали глаза,
возвращаясь из баров на шканцы.
Там,
где от брызг
в плащ — льдяною стеной
осторожная куталась рубка,
гордый бритт, пьяный вдрызг,
светр загнав шерстяной,
перекусывал с горечью трубку.
Там,
где маяк
или трепетный бриг
яхты стан одевал шалью яркой;
чьей страны, страсть тая,
любовался старик
у витрины редчайшею маркой.
Там,
где матрос,
чью жену черт унес,
за чужой волочился женою, —
набежав во весь рост,
бились волны в утес,
умирала волна за волною.
Разрушение
В год,
грозный год,
батареи открыв,
корабли подходили не с оста:
покорители вод
взрыв бросали на взрыв,
рвали немцев осиные гнезда.
Рейд
отдал пыл
не ладьям рыбаков —
крейсерам, миноносцам, буксирам.
И утес встал и стыл
над прибоем веков
в минном поле пустынным и сирым.
Горд
был утес.
И хотела волна
овладеть и владеть великаном.
Сколько пролито слез…
Поцелуев она
не считала. Не счислить бакланам.
Чайкам
не счесть.
Альбатросам не знать
всех угроз и бессильных истерик.
Затаив в брызгах месть,
убегала, грозна,
на пологий податливый берег.