Поэтика за чайным столом и другие разборы - Страница 22

Единой колодкой, на которую надеты эти рифменные переклички, служит рифмовка на И в четных — и, значит, заключительных — строках всех строф и на Е в нечетных строках строф I и II. Рифмы на О в нечетных строках II строфы являют таким образом композиционный виток в сторону, с возвращением в финале исходной схемы Е-И-Е-И, по принципу тезис — антитезис — синтез. Синтез состоит в очерченном выше обогащении финальных рифм, особенно четных, звуковым материалом предыдущих строф. Еще одна деталь, которая обращает на себя внимание в рифмах последней строфы — это последовательное смягчение т, унаследованного из предыдущих строф: стихотворение кончается аккордом из четырех рифм с [-ть]^[98].

Длинные неурегулированные цепи неточных рифм — известная черта пастернаковской версификации^[99]. Они могут образовывать непрерывные последовательности или чередоваться с другими рифмами. Многочисленны случаи, когда один и тот же гласный (или согласный) входит в несколько рифменных рядов, образуя серии разных, но «созвучных», рифм, например:

- наигрывай — рви — эпиграфом — любви;

- резоны — резон — газоны — горизонт;

- хорал — молокан — подбирал — облакам;

- по лицу — полосуя — к концу — поцелуях;

- пащенком — берегущей — кипящему — (к) гуще.

В ЛИ такой свободный, иногда до беспорядочности, порыв дисциплинирован рамками правильной трехстрофной композиции, но эффект вольного перетекания нарастает от строфы к строфе. Рифмы на И образуют единую неточную цепь: извилин — равносилен — истин — бескорыстен — вытрясть — хитрость; первую пару со второй связывают И и н, а вторую и третью — И, с, т. Более того, эта цепь аккумулирует и некоторые элементы из первых рифм на Е и тем самым отчасти скрещивается, на уровне согласных, с параллельной цепью: крест/секрет/прозреть/впредь.

7. Анаграммы?

Анаграмматические толкования стихов Пастернака предлагались неоднократно: в одних строках прочитывалась фамилия Брюсов, в других — Бах, в третьих — Скрябин, в четвертых — имя Елена (Виноград), тем более что у Пастернака есть и акростих МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ. Я отдал этому дань в разборе нейгаузовской «Баллады», попытавшись усмотреть в тексте анаграммы имени Гарри. Там же я бегло указал на вероятность аналогичной шифровки во «Второй балладе» (посвященной, в пару к первой, З. Н. Нейгауз) имени Зина — в строках с соответствующими рифмами и аллитерациями (березы и осины — назад — парусина — два сына — жизни ночью длинной…)^[100].

«Оба стихотворения мне страшно понравились», — признавалась Зинаида Николаевна^[101]. Не исключено, что в обращенном к ней немного более позднем ЛИ Пастернак воспользовался отчасти той же аллюзивной рифмовкой (на И) и поставил ее в сильнейшую структурную позицию. Некоторые аргументы в пользу этого были по сути уже изложены выше — при рассмотрении аллитерационных игр с з, с и н и их сочетаниями с другими согласными. Добавлю, что в строке И жить, не засоряясь впредь, рядом стоят глагол жить (отсылающий к разгадке жизни) и последовательность слогов НИ ЗА, то есть, с перестановкой, ЗИНА.

К сожалению, эти увлекательные догадки противоречат явному сдвигу внимания в финальной строфе ЛИ с личностей на общие истины, да и вообще недоказуемы. Вот если бы найти реальное свидетельство — скажем, что в домашнем кругу стихотворение именовалось не иначе, как «Зина»!.. Это был бы всем ключам ключ.

Изнанка «Вакханалии»^[102]

(«Цветы ночные утром спят…»)

1. Тема

Речь пойдет о последнем — восьмом^[103] — отрывке стихотворения/поэмы Пастернака «Вакханалия»:

        Цветы ночные утром спят,

        Не прошибает их поливка,

        Хоть выкати на них ушат.

        В ушах у них два-три обрывка

5      Того, что тридцать раз подряд

        Пел телефонный аппарат.

        Так спят цветы садовых гряд

        В плену своих ночных фантазий.

        Они не помнят безобразья,

10     Творившегося час назад.

        Состав земли не знает грязи.

        Все очищает аромат,

        Который льет без всякой связи

        Десяток роз в стеклянной вазе.

15     Прошло ночное торжество.

        Забыты шутки и проделки.

        На кухне вымыты тарелки.

        Никто не помнит ничего.

1957

Сразу же оговорю заглавие статьи. Слишком велик оказался соблазн вывернуть наизнанку пастернаковскую формулу из написанного сорока годами ранее стихотворения «Нескучный»:

Как всякий факт на всяком бланке,

Так все дознанья хороши

О вакханалиях изнанки

Нескучного любой души.

Отрывок «Цветы ночные утром спят…» (далее — ЦН) действительно образует контрастную заставку ко всему предыдущему тексту, своего рода «вакханалию наоборот», да и образ изнанки — вообще органичный для поэтики Пастернака (ср.: Засребрятся малины листы, Запрокинувшись кверху изнанкой («Все наденут сегодня пальто…»; 1913, 1928); Чернеют сережки берез. Лозняк отливает изнанкой («Пространство»; 1927)) — представлен и в «Вакханалии»:

Мехом вверх, наизнанку Свален ворох одёж («Вакханалия», 5-й фрагмент: «И опять мы в метели…»).

Но, конечно, «изнаночность» ЦН по отношению к собственно вакхическим эпизодам своеобразна, — это не столько диаметральная на-оборотность, сколько почти полная инакость. То есть, если держаться текстильной метафоры, изнанка тут не четкая, как у набивных тканей, а смазанная, почти неразличимая, как у драпировочных.

Подчеркнуто иной является уже сама стиховая фактура. Все предыдущие фрагменты написаны четверостишиями двухстопного анапеста с чередующейся рифмовкой жмжм, а ЦН — четырехстопными ямбами, образующими единый, строфически аморфный период, который открывается и завершается мужскими рифмами.

В сюжетном плане ЦН четко противопоставлено предыдущим сценам своей полной безлюдностью и пространственной ограниченностью — сосредоточением на цветах и предметах обстановки одной квартиры/дачи. Какие-то переклички с основным текстом (где упоминаются цветы: Три корзины сирени, Ледяной цикламен, а затем метафорическая хризантема) и рефлексы недавнего ночного безобразья, оно же торжество, в заключительном отрывке есть, но их немного. Резко отличает ЦН от остальных фрагментов и почти полная бесстрастная статичность, — со стороны цветов не удивительная (хотя Пастернаку, вообще говоря, ничего не стоило бы привести их в движение)^[104].

Этот финальный покой и является доминантой отрывка, производящего, по контрасту с предшествующей вакханалией, впечатление благоухающей чистоты и опрятности, комфортного и безмятежного спокойствия, даже если достигается оно ценой полнейшего беспамятства, отсутствия какого-либо присутствия, приятия ничто. Подобная поэтическая установка в пастернаковском мире «единства и великолепия»^[105] сравнительно редка, но не исключена. ЦН являет лишь крайнее — и очень удачное — воплощение ряда инвариантов Пастернака, взятых в соответствующем повороте.