Поединок. Выпуск 9 - Страница 89
Он знал, почему так ненавидит фашизм.
«Прежде всего потому, что он уничтожает достоинство человеческих отношений».
Петеновская клика сочла его разногласия с де Голлем ободрительным знаком для себя и назначила его на важный «государственный» пост в Виши, думая, что он немедленно прилетит во Францию. Он с отвращением отверг дикую мысль о службе в Франкрейхе и послал вишистам свое проклятие. А что же «дипломатическая миссия»? Все, что нужно было сделать с самозваным послом Франции, это запереть его в комнате и заставить что-то написать. Его и заперли. Он и написал. «Военный летчик» — книга о товарищах по истребительной эскадрилье 2/33 — получила шумный успех, стала моментально бестселлером, Америка зачитывалась, Виши тоже спешно издало книгу, но спохватилось:
«…«Военный летчик» изымается из продажи впредь до того, как слухи о переходе Сент-Экзюпери в оппозицию к Виши окончательно подтвердятся… Шульц. Министерство пропаганды. Франкрейх. 11 января 1943 года».
Случайное ли совпадение? Издававшаяся подпольно газета французского Сопротивления, которой капитан С. дал свое интервью, называется «Франс д’абор», а самое знаменитое обращение Сент-Экзюпери, с которым он обратился к самим американцам, называлось «Д’абор ля Франс». Разнится лишь порядок слов. Народ, а не правительства, страна, а не враждующие политические партии и группы — так понимал писатель-летчик долг каждого француза в этот тяжкий исторический час. Он предлагал манифест:
«Мы, французы, отвергая дух вражды между собой, должны сплотиться вне всякой политики…»
Но война-то как раз была кровавым следствием причин, уходивших в политику насилия, захватов, расизма, антикоммунизма, презрения общества капитала к человеку. Сент-Экзюпери ехал не только за самолетами. Он надеялся еще убедить в необходимости немедленно открыть второй фронт, и не где-нибудь, а именно на юге Франции. США и Англия начали, однако, с высадки в североафриканских колониях Франции — операция «Торч». Уже и Сент-Экзюпери увидел в этом скорее оккупацию, чем освобождение. К тому же США не порывали дипломатических отношений с Виши, активно, хотя скрытно, их поддерживали. Он понял, что его дипломатическая миссия провалилась. Его снова «заперли в комнате». Он написал «Письмо к заложнику». Он уехал из США подавленный, пробился — несмотря на все рогатки «из-за возраста» в свою старую эскадрилью, чтобы принять посильное участие в войне с фашизмом.
«Моя война, — написал он в одном из писем этого времени, — там, на высоте 10 тысяч метров…»
Появился «Маленький принц», летающий с планеты на планету от злых людей к добрым, от добрых к злым, пытаясь понять, как же можно наконец правильно устроить этот мир. Он больше любил землю людей, чем небо без них, но там он чувствовал себя уютнее…
Из дневника эскадрильи 2/33:
«31 июля 1941 года. Самолет «Локхид» Р-38. Задача: аэрофотосъемка на юге Франции. Пилот Сент-Экзюпери с задания не вернулся».
Де Голлю принадлежит мысль о «трех этажах безопасности». Первым этажом он считал союз Франции и СССР. Вторым — союз с Англией, но с тем учетом, что Англия, как империя колониальная, «никогда не спешит».
«…Имеется еще третий этаж безопасности — это Соединенные Штаты и другие государства. Пока Соединенные Штаты тронутся в путь, война успеет шагнуть далеко вперед. В этот раз Соединенные Штаты вступили в войну, когда Франция была выбита из войны. Россия подвергалась вторжению, а Англия находилась на краю гибели».
Сент-Экзюпери в начале войны больше всего рассчитывал на третий этаж. Он обманулся. Первый этаж оказался самым близким к фундаменту европейской безопасности, его несущей конструкцией.
И все-таки как жаль, что он это понял поздно, не присоединился к крылатым послам Франции, полетевшим в СССР.
Их миссия — военная, дипломатическая, человеческая — оказалась успешной потому, что совпала с объективной тенденцией истории, политики, с прогрессивными политическими устремлениями мира. Когда такое совпадение достигается, вот тогда действительно зарождается золото человеческих отношений самой высокой пробы и непременно возвышается до братства.
9
Василек, ромашка, мак. А рядом — холмики все в маках.
АНТОЛОГИЯ «ПОЕДИНКА»
АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ
НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ВОЛЖСКОМ ПАРОХОДЕ
(Авантюрная повесть)
1
Теплая ночь на Волге. От пристани наверх уходят в темноту деревянные лестницы. Там на полугоре — одинокий фонарь, облепленный ночными бабочками, нежилые амбары, заколоченные лавки частников, часовня с вывеской Церабкоопа, подозрительная темнота грязных переулков. Тихо — ни шагов, ни стука колес в этот час. Пахнет рекой, селедочным рассолом и заборами, где останавливаются.
На реке тишина. Постукивает динамо на пароходе. Освещен только капитанский мостик и широкий проход на нижнюю палубу. На воде — красные огоньки бакенов. Редкие, скупые звезды перед восходом луны. На той стороне реки — зарево строящихся заводов.
Простукала моторная лодка, ленивая волна мягко плеснула о смоляной борт конторки, у мостков заскрипели лодки. В освещенном пролете парохода появился капитан в поношенной куртке — унылое лицо, серые усы, руки за спиной… Прошел в контору, хлопнул дверью.
И вот вдали по городским улицам вниз покатились железом о булыжник колеса пролетки. Некому прислушаться, а то стоило бы: лошадь, извозчик и седок сошли с ума… Кому, не жалея шеи, взбредет на ум так нестись по пустынному съезду?
Из-за селедочных бочек вышли два грузчика: в припухших глазах — равнодушие, волосы нечесаны, лица — отделенные от напрасной суеты, биографии — сложные и маловероятны. Лапти, широкие, до щиколоток, портки из сатина, воловьи мускулы на голом животе. Слушают, как в тишине гремят колеса.
— Этот с поезда, — говорит один.
— Пьяный.
— Шею хочет сломать.
— Пьяному-то не все одно?
Шум сумасшедшей пролетки затихает на песке набережной, и снова уже близко колеса грохотнули и остановились.
— Доехал.
— Пойдем, что ли…
Ленивой походкой грузчики пошли наверх. Навстречу им, вниз по лестницам замелькали круглые икры в пестрых чулках, покатился крепкий человечек в несоветской шляпе. Скороговоркой:
— Два чемодана — первый класс…
И, мать его знает как, не споткнувшись, долетел до свежевыкрашенной пристани и — прямо в дверь конторы. Касса еще не открыта. В дальнем помещении — яркий свет лампочки. У стола неприветливо сидит капитан и пароходный агент — с бледными скулами, подстриженными бачками. Человечек ему — с напором, торопливо:
— Вы пароходный агент?
Тот, как будто лишенный рефлексов, помолчав, поднял бесчувственные глаза.
— Что нужно?
— Мне прокомпостировать билет.
— С половины второго.
— Но (задравшись на конторские часы)… Без трех минут половина… Что за формализм!
— Как вы сказали? — угрожающе переспросил агент.
— Я говорю — мне дорога минута… Чрезвычайно… (На бритом лице — горошины пота, лягушечий рот осклабился, блеснув золотом:) В конце концов можете мне оказать любезность…
Агент, глядевший на него со всем преимуществом власти этих трех минут, — когда человек может бесноваться и даже треснуть и все-таки подождет, будь хоть сам нарком, — агент при слове «любезность» начал откидываться на стуле, словно предложили ему неимоверную гнусность.
— Любезность? — протянул он зловеще, как из могилы.
Человечек втянул шею.
— А что я сказал? Ну да, любезность, как принято между людьми…