Поединок. Выпуск 9 - Страница 59

И с начальством не повезло. Да, Турчин, начальник партии, — знающий, опытный геолог, кандидат наук, его ценят в министерстве. Но он как бы подавляет подчиненных своими знаниями, опытом. «Делай так, как я сказал», — его любимая фраза. Всегда уверенный в своей правоте, он не умеет и не желает выслушивать других; Павел чувствовал себя простым исполнителем, не больше. Недаром толковые геологи, например, Саша Белов, Юра Преображенский, ушли от Турчина в другие партии.

…Позади громыхнул выстрел. Павел оглянулся. Стрелял Лева. Громадная северная сова сложила в полете крылья и пушистым комом снега рухнула на землю.

— Мерзавец… — прошептал Павел, раздраженный бессмысленным убийством.

Лева склонился над добычей, ударом кинжала отрубил большую голову и сунул ее в карман рюкзака; туловище осталось лежать на земле. Ни слова не говоря, он пошел дальше.

Вскоре на излучине реки показался центральный лагерь — десятка два добела выгоревших жилых палаток, круглая, в форме шатра, палатка-столовая и палатка-камералка, где геологи иногда работали после маршрутов. Не прощаясь с Павлом, даже не взглянув на него, Лева свернул к своей маршрутке, разбитой на отшибе.

…Утром, спускаясь к реке с мохнатым полотенцем через плечо, Павел посмотрел на Левину палатку и невольно вздрогнул: большеглазая голова совы была насажена на передний кол маршрутки.

«К черту! — твердо решил геолог. — Попрошу Турчина дать мне нового рабочего».

Павел жил в одной палатке со Станиславом Никольским; несколько лет назад они вместе закончили геологический факультет МГУ, и их распределили в одну экспедицию.

Станислав был довольно рослым узкоплечим парнем, с красивой гривой светлых волос, русобородый; на хрящеватом носу — «интеллигентные» очки в тонкой золоченой оправе, за стеклами поблескивали темные глаза. Девушки говорили о нем так: парень он видный, но только больно уж «выпендривается», считали его гордецом. Действительно, на людях Станислав держался независимо, с большим достоинством, но, зная Станислава лучше других, Павел вовсе не считал его гордецом, а причислял к натурам необщительным, склонным к уединению. Впрочем, несмотря на то, что Павел познакомился со Станиславом еще на первом курсе, он до сих пор никак не мог определить точного и ясного отношения к нему. Что-то ускользающее от обычного аршина, которым Павел привык мерить людей, было во взгляде темных глаз, в его характере. В партии считали их друзьями и ошибались; дружба предполагает полную или почти полную откровенность, заботу, даже некоторую нежность во взаимоотношениях. Этого не было. Они были простыми знакомыми.

Вечерами, после маршрутов, когда свет белой ночи мешал уснуть, они, лежа на нарах, вели длинные разговоры. Говорили о разном. Рассуждения Станислава часто не нравились Павлу, но, как человек от природы очень мягкий, он не возражал с пеной у рта, а неопределенно тянул: «Не знаю… Все может быть…» Говорил в основном Станислав.

Вот и сегодня, вернувшись из маршрута, они лежали на нарах и разговаривали. Павел слушал приятеля очень внимательно: подобные беседы он считал неплохой тренировкой для ума.

— …За последние шестьдесят — семьдесят лет наука и техника сделали головокружительный бросок вперед, подобно волшебному джину, который тысячелетия был закупорен в бутылке и вдруг вырвался наружу, — говорил Станислав, пощипывая свою шотландскую бородку и закидывая ногу за ногу. — Электронно-вычислительные машины за несколько минут справляются с работой, равной месячному труду штата экономистов и плановиков. Граммы вещества способны двигать огромный ледокол. Обжит космос, американцы даже на Луне сапогами натоптали. Да… А человек в своем нравственном развитии за тысячелетия цивилизации ушел очень недалеко от своего волосатого прародителя. Для примера возьми хотя бы своего Леву. Чем не неандерталец? Порою мне кажется, что развитие науки и техники обратно пропорционально нравственности, прогресс превращает человека в самого страшного из зверей — цивилизованного зверя. Когда-то убивали каменными топорами и стрелами; теперь их заменили атомные бомбы и напалм. Один маньяк правит государством и методично уничтожает свою и другие нации. Еще один отдает приказ в мгновенье ока стереть с лица земли город с многотысячным населением. И все молчат, а если раздаются разумные голоса, то они тонут в этом страшном молчания.

— Да… возможно, — соглашался Павел, хотя мрачные выводы приятеля вызывали в нем протест.

Незаметно Станислав переменил тему разговора:

— Кто-то сказал: «Я люблю человечество в целом, но терпеть не могу каждого человека в отдельности». Умная, хотя и беспросветно-мрачная ирония. С возрастом, опытом, знаешь, что часто приходит в голову? Все деяния человека, добрые, злые ли, направлены к одному: извлечь выгоду для себя. На остальных ему плевать с высокой колокольни. Недавно был свидетелем любопытной сцены. Турчин уговаривает рабочего не увольняться, тот каким-то образом вынюхал, что в Магаданской экспедиции рабочим на полсотни больше платят. Турчин бьет на сознательность, долг. Сезонник осведомляется о зарплате Турчина. Оказывается: в три раза больше рабочего. Затем следует диалог: «Машину, дачу имеешь?» «Ну, имею». «А у меня нет ни того, ни другого. А поэтому, начальник, кончай треп разводить». И наш Турчин замолчал.

— Обожди, обожди… — перебил Павел. — Возьми меня. Да честное же слово, я не ищу никакой выгоды для себя. Я просто люблю свою профессию, и мне вполне хватит крыши над головой, койки и трехразового питания.

— Представь, я тоже люблю свою профессию, — усмехнулся в ответ Станислав. — Одно другого не исключает. Но держу пари! Где-то внутри тебя сидит этакий жадный и завистливый человечек, который день и ночь твердит тебе одно и то же: я хочу быть старшим геологом! Я хочу быть начальником партии! Я хочу быть начальником экспедиции! Я хочу иметь большую зарплату, чтобы купить все, что можно купить!

— Нет, нет…

— Да, милый, да. Се ля ви. Разница лишь в том, что один пробивает себе дорогу локтями и кулаками, другой действует завуалированнее, тоньше.

После таких слов приятеля Павлу хотелось нагрубить ему, назвать Станислава своим именем — махровым циником в образе интеллигента, но что-то удерживало его от этого. Что именно? Простое нежелание портить приятельские отношения или нечто другое, посерьезнее? Над таким вопросом Павел не задумывался.

— За все грехи наши тяжкие, — продолжал между тем Станислав, — какая-то неведомая сила наказала людей самой страшной из кар — одиночеством. Чудовищно одинокими были такие исполины, как Толстой, Чехов. Неодиноки в этом мире лишь идиоты. Мы бежим от одиночества, собираясь в компании, встречаясь с женщинами, но все это помогает, подобно морфию, только на время. Возможно, есть счастливцы, избежавшие нести сей тяжкий крест, например, влюбленные, но ведь настоящая любовь — величайшая редкость…

«Да, да, в этом он прав, он неглуп, очень неглуп», — мысленно соглашался Павел, потому что одиноким чувствовал себя с юности. Лишь однажды, на время, когда он встретил Лилю, это давящее чувство улеглось. Но потом она ушла, и все началось сначала. Павлу казалось, что одиночество с годами пройдет, как проходит недуг, должна выработаться привычка, наконец, к одиночеству, но шли годы, оно не проходило, а привыкнуть к этому давящему чувству было невозможно.

— Кстати, о женщинах… — начал было Станислав.

Павел рывком поднялся с нар.

— Извини. Пройдусь немного, голова что-то разболелась, — соврал он. О женщинах Станислав говорил нехорошо, с липкой пошлинкой. Этого Павел не выносил.

Было около полуночи. Солнце наполовину скрылось за зубчатым хребтом. Оно как бы присело отдохнуть, чтобы через считанные минуты начать свое извечное движение. Все в долине было винно-красным, как бы раскаленным: гранит скал, стволы лиственниц и берез, река, лениво передвигавшиеся клубы туманов на берегах. Над ущельем медленно проплыли два лебедя. Белые птицы сейчас казались розовыми.