Поединок. Выпуск 7 - Страница 58

А Закурдаев, еще не видя огневой позиции, уже определил, что на ней четыре орудия крупного калибра. Огонь они вели методически, с интервалами между выстрелами в тридцать секунд. От каждого выстрела болотистая земля вздрагивала, и, поскольку Закурдаев полз, он чувствовал эту дрожь всем телом. Он полз, собственно, не на огневую позицию. Она была ему не нужна. Он обползал ее стороной, изучая проход между болотом и этой огневой позицией. Проход, по которому, возможно, им предстояло нести командира. И он определил этот проход. И хотя уже сгущались сумерки, все, что надо, высмотрел и вернулся к Борьке. Но сколько он ни присматривался к знакомому месту, сколько ни таращил глаза, ни напрягал зрение, отыскать Борьку он так и не смог. И волей–неволей снова пустил в ход свое «фиу–тиу–лиу». Борька отозвался неожиданно близко. Он крякнул так, что Закурдаев даже вздрогнул от неожиданности.

Несмотря на серьезность всей ситуации, а может, еще и от радости, что дядя Гриша вернулся целым и невредимым, Борька чуть не рассмеялся. А Закурдаев, хотя ему тоже вдруг стало смешно, показал Борьке кулак и прошипел знакомое:

— Ну, крестник… — А потом все же не выдержал и похвалил: — Здорово замаскировался. Молодец!

Назад к своим они шли уже вместе. Встретить в ночном лесу немцев было маловероятно. Настроение у них было неплохое, задание они выполнили успешно. Закурдаев снова похвалил Борьку:

— Ты, вообще–то, я гляжу, быстро все ухватываешь. Это хорошо. И разведчик из тебя со временем может получиться толковый.

— Я пограничником буду, — сказал Борька.

— Тоже дело, — похвалил Закурдаев.

— У нас в деревне все мальчишки пограничниками хотели стать. Мы ведь на самой границе жили…

— Знаю, — сказал Закурдаев.

— А когда я с батей в прошлом году был в Москве на Сельскохозяйственной выставке, я сразу нашел павильон, где собак показывают. И целый день на овчарок смотрел. И батя обещал мне достать щенка. Чтоб я его вырастил и выучил, как Индуса, — продолжал Борька. И вдруг сник: — Да вот как все получилось…

Закурдаев обнял его за плечи.

— Крепись, крестник. Отомстим мы за твоего отца. И за всех отомстим. А щенка я тебе подарю, дай только к своим выйти. Да и сам ты мстишь уже этим гадам, как надо, — сказал Закурдаев и еще крепче обнял Борьку.

— И гранату тогда, хоть вы меня и ругали, я тоже правильно сделал, что бросил, — словно оправдываясь, напомнил Борька.

— На поверку вышло, что да, — не стал спорить Закурдаев. Но побоялся, очевидно, перехвалить парня и тут же добавил: — Но самовольничать все равно никуда не годится. Тем более пограничнику. Он не просто боец. Он часовой Родины. Его первым с чужой стороны видно. А за спиной у него вся земля наша лежит, со всеми ее людьми, — городами, дорогами, самыми малыми деревушками и самыми узкими тропами. И мы первые за них перед народом в ответе. Это, брат, никогда забывать нельзя. И потому насчет дисциплинки — у нас во как строго!

Под утро они вернулись к своим. Зубков был уже там. Он увидел Закурдаева первым и сразу спросил:

— А малец где?

— Идет, — ответил Закурдаев, подошел к старшему лейтенанту и доложил: — Ваше задание выполнено.

***

Бугрова прождали до десяти, хотя Сорокин и установил крайний срок возвращения в девять. Ждали потому, что очень были нужны сведения по тому центральному направлению, по которому пошел на Силино Бугров. И еще потому, что не хотелось верить в гибель товарища. Ведь только смерть могла помешать ему вернуться в расположение группы.

В десять Сорокин оценил обстановку:

— Через железную дорогу нам хода нет. Она охраняется. Кроме того, есть основания предполагать, что за железной дорогой идет интенсивная переброска войск противника. Там сухо, болот нет. И немцы подвозят там к фронту и пехоту и танки. Что делается в направлении Силина, нам, к сожалению, неизвестно. Конечно, можно было бы сегодня разведку повторить. Но это значит потерять еще сутки…

Сказав это, Сорокин посмотрел на капитана Колодяжного. Того уже совсем нельзя было узнать, так изменился он за эти дни.

— В общем, этих суток у нас тоже нет, — продолжал Сорокин. — Мы пойдем к фронту сейчас, с таким расчетом, чтобы ночью попытаться перейти линию фронта. И пойдем на Дубняки, а точнее — правее, почти по самой кромке болота.

Пограничники слушали старшего лейтенанта молча. Так же молча поднялись с земли и взяли на плечи носилки с капитаном.

— Показывай дорогу, — сказал Сорокин Борьке и пошел за ним.

Ровно в одиннадцать открыла огонь батарея немцев в районе Дубняков. Это послужило хорошим ориентиром пограничникам. Пошли быстрее, уверенней. И еще примерно через час подошли к тому кусту, в котором накануне прятался Борька. Здесь сделали короткий привал и двинулись дальше.

Прошли еще с полчаса и миновали рубеж, до которого вчера дошел Закурдаев.

И снова залегли, прислушиваясь к грохоту стрельбы. Сегодня вели огонь несколько батарей.

— А пулеметов и винтовок, однако, не слышно, — заметил Зубков.

— Это стреляет дивизионная или даже корпусная. И бьет километров за десять — двенадцать. Пусть даже по объектам в нашем тылу. Все равно до фронта получается километров шесть — восемь. Потому и не слышно, — объяснил Сорокин.

— А поближе–то выбрать огневые боятся? — усмехнулся Елкин.

Сорокин неопределенно пожал плечами:

— Болото, наверное, не позволило…

— Вот и я думаю: если оно туда загнуло, значит, и мы в него упремся, — сказал Зубков.

— Увидим. Отсюда до фронта разведывать будем каждый километр, — ответил Сорокин.

К нему тотчас же подполз Закурдаев.

— Разрешите мне, товарищ старший лейтенант, довести дело до конца, — попросил он.

Сорокин возражать не стал:

— Иди.

Закурдаев быстро поднялся, повесил автомат на грудь, сделал вперед буквально три шага… и замер. В просветах между деревьями было видно, как впереди, совсем близко от места их остановки, над лесом медленно поднимался аэростат с гондолой и двумя наблюдателями. Закурдаев мгновенно залег и с проворством ящерицы отполз за куст. Аэростат видели все: и Сорокин, и Зубков, и Сапожников, и Елкин, и Борька. И тотчас же ветер донес до них скрежещущий, будто скоблят ржавое железо, звук.

— Вот и вчера так скребло, — зашептал Борька Сорокину. — Мы слушали, слушали, а потом подумали, что, наверное, послышалось.

— Это лебедка, — сразу определил Сорокин. — Корректировщиков поднимают. Григорий, разведку отставить.

Аэростат поднимался все выше и выше, и двое наблюдателей — корректировщики артиллерийского огня, — сидевшие в его гондоле, уменьшались прямо на глазах. Пограничники следили за ними не отрывая глаз. И им казалось, что вместе с этими наблюдателями от них удаляется желанная и долгожданная линия фронта.

Затянувшееся молчание нарушил Сапожников.

— Выходит, нам вперед дороги нет, — ни к кому не обращаясь, тихо сказал он.

— И влево нет. Там батарея, — дополнил его Елкин. — А справа болото…

— Прекратить разговоры! — оборвал бойцов Сорокин. Ему не понравился тон, которым были сказаны эти слова, и он решил, что бойцам стоит напомнить, в какой обстановке находится их группа. — Мы не на прогулке, а на войне. Мало ли еще будет неожиданных ситуаций? Надо ко всему быть готовым. Обстановка потребует — будем обходить батарею. Понадобится — полезем через болото. Но отходить не будем ни на шаг.

Снова наступила пауза.

— Вот и я хотел спросить, — нарушил ее на сей раз Зубков. — Разрешите, товарищ старший лейтенант?

— Спрашивайте, старшина, — разрешил Сорокин, потому что знал: Зубков ерунды нести не станет.

— Сколько же их там с этим дирижаблем управляется? Не рота же?

— Думаю, что даже не взвод. Скорее всего, отделение, — ответил Сорокин.

— Стало быть, девять человек? — допытывался Зубков.

— Допустим.

— Двое улетели. Осталось семь?

— Будем считать, так.

— Так неужели мы с семерыми не сладим?

Такой разговор старшему лейтенанту был больше по душе. Но рисковать жизнью раненого командира он не мог да и не имел права и потому сказал: