Поединок. Выпуск 16 - Страница 147

— Дом давно пустует, — сказал он, когда я кончил. — Тут кто угодно мог поселиться. Думаете, это Пападопулос, да? Будем поглядывать, может, его, а может, его друзей заметим — тем более обещаны такие деньги.

Мы поискали в лесу и никого не нашли. И тот, с которым я боролся, и тот, в которого я стрелял — оба исчезли. Мы с Джеком доехали до Сосалито с помощниками шерифа. Там я отыскал врача, и мне забинтовали рану. Врач сказал, что порез длинный, но не глубокий. Потом мы вернулись в Сан-Франциско и разошлись по домам.

Так закончился этот день.

А вот что случилось на другое утро. Я этого не видел. Я услышал об этом около полудня, а ближе к вечеру прочел в газетах. Тогда я еще не знал, что меня это лично касается, но позже узнал — и расскажу по поряжу.

В десять часов утра на людную Маркет-стрит спотыкаясь вышел человек, голый от разбитой макушки до окровавленных пяток. С его голой груди, спины и боков свисали узкие ленточки мяса, сочившегося кровью. Левая рука была сломана в двух местах. Левая сторона лысого черепа вдавлена. Часом позже он умер в больнице скорой помощи — не сказав никому ни слова и все с тем же отсутствующим выражением в глазах.

Полиция без труда прошла назад по следу из кровавых капель. Он окончился красным пятном перед маленькой гостиницей в переулке рядом с Маркет-стрит. В гостинице полиция нашла комнату, откуда выпрыгнул, упал или был выброшен этот человек. Постель, пропитанная кровью. На ней — разорванные, скрученные и завязанные узлами простыни, служившие веревкой. Кроме того, полотенце, которым пользовались как кляпом.

Судя по находкам, голому человеку заткнули рот, связали его и стали обрабатывать ножом. Врач сказал, что ленты на теле вырезаны, а не вырваны. Когда орудовавший ножом ушел, голый человек вывернулся из пут и, вероятно, обезумев от боли, выпрыгнул или выпал из окна. При ударе о землю он проломил себе череп и сломал руку и тем не менее сумел пройти еще полтора квартала.

Администратор гостиницы сказал, что человек прожил здесь два дня. Поселился под именем Х. — Ф. Барроуз. У него был черный саквояж, где помимо одежды, бритвенных принадлежностей и прочего полицейские нашли коробку патронов 9,65 Миллиметров, черный платок с прорезанными отверстиями для глаз, четыре отмычки, фомку, шприц с морфием. Кроме того, в комнате была еще одежда, револьвер 9,65 миллиметров и две бутылки спиртного. Денег не нашли ни цента.

Полицейские предположили, что Барроуз был взломщиком и что его связали, ограбили и пытали, возможно, сообщники, между восемью и девятью часами утра. Никто ничего о нем не знал. Никто не видел у него гостей. Соседняя комната слева пустовала. Жилец из комнаты справа ушел на работу, на мебельную фабрику, до семи утра.

Пока все это происходило, я сидел у себя в кабинете, подавшись к столу, чтобы не тревожить спину, и читал отчеты, из которых явствовало, что агенты в местных отделениях сыскного агентства «Континентал» по-прежнему ничего не могут выяснить о прошлом, настоящем и будущем место пребывании Пападопулоса и Нэнси Риган. Никаких новых данных в этих отчетах не было — я читал подобные уже три недели.

Обедать мы пошли вместе со Стариком, и за едой я рассказал ему о ночных похождениях в Сосалито.

Лицо доброго дедушки было, как всегда, внимательным, улыбка вежливой и заинтересованной, но, когда я дошел до середины рассказа, он перевел кроткие голубые глаза с моего лица на свой салат и не сводил их с салата, покуда я не закончил. Тогда, по-прежнему не поднимая глаз, он выразил мне сочувствие в связи с тем, что меня порезали. Я поблагодарил его, и мы продолжали есть.

Наконец он на меня посмотрел. Кроткие и любезные интонации голоса, выражение лица и глаз, которыми он прикрывал свое бессердечие, — все было на месте.

— Итак, первое свидетельство того, что Пападопулос еще жив, мы получили сразу после приезда Тома-Тома Кери.

Теперь уже я отвел глаза.

Я посмотрел на булочку, которую только что разломил, и сказал:

— Да.

К концу дня мне позвонила женщина из района Миссии — она наблюдала ряд весьма таинственных происшествий и была уверена, что они как-то связаны со знаменитым налетом. Я поехал к ней и, проведя там почти весь конец дня, выяснил, что половина ее происшествий — воображаемые, а вторая понадобилась этой ревнивой женщине для того, чтобы разузнать о делишках мужа.

В агентство я вернулся только к шести. Через несколько минут мне позвонил Дик Фоули. Зубы у него стучали так, что я едва разбирал слова.

— М-м-можешь п-п-приехать в-в-п-п-ртовую бахх-аль-ницу?

— Что? — спросил я и услышал то же самое, если не хуже. Но тут я сообразил, что он просит меня приехать в портовую больницу.

Я сказал, что буду через десять минут, и, поймав такси, поехал.

Маленький канадец встретил меня в дверях больницы. Волосы и одежда у него были совершенно мокрые, но он уже выпил виски, и зубы у него перестали стучать.

— Идиотка бросилась в залив! — рявкнул он, словно это была моя вина.

— Анжела Грейс?

— А за кем же я ходил? Поднялась на оклендский паром. Отошла в сторонку, к поручням. Думал, хочет что-то выбросить. Смотрю за ней. Оп! Прыгает. — Дик чихнул. — Я, дурак такой, прыгнул за ней. Держал на воде. Нас выудили. Там. — Он кивнул мокрой головой в сторону вестибюля.

— Что происходило до того, как она поднялась на паром?

— Ничего. Целый день дома. Оттуда на паром.

— А вчера, например?

— Весь день в квартире. Вечером — с мужчиной. Придорожный ресторан. В четыре — домой. Нескладно. За ним не смог проследить.

— Какой он с виду?

По описанию Дика это был Том-Том Кери.

— Хорошо, — сказал я. — Давай-ка домой, прими горячую ванну и переоденься в сухое. — Я пошел посмотреть на несостоявшуюся самоубийцу.

Она лежала навзничь, уставясь в потолок. Лицо у нее было бледное — впрочем, как всегда, — и зеленые глаза глядели не угрюмее обычного. Если не считать того, что ее короткие волосы потемнели от воды, с ней, казалось, не произошло ничего чрезвычайного.

— Странные фокусы ты устраиваешь, — сказал я, когда подошел к кровати.

Она вздрогнула от неожиданности, рывком повернулась ко мне. Тут она узнала меня и улыбнулась — улыбка вернула ее лицу привлекательность, обычно скрытую угрюмым выражением.

— Подкрадываетесь к людям, чтобы навык не потерять? — спросила она. — Кто это вам сказал, что я здесь?

— Об этом все знают. Твои фото — на первых страницах всех газет, и твоя биография, и что ты сказала принцу Уэльскому.

Она перестала улыбаться и пристально на меня посмотрела.

— Поняла! — воскликнула она через несколько секунд. — Этот недомерок, который за мной прыгнул, — ваш агент, следить послали. Так или нет?

— Я не знал, что за тобой надо прыгать, — ответил я. — Я думал, ты накупалась и сама приплыла к берегу. Тебе не хотелось на сушу?

Она не улыбнулась. Ее глаза уставились на что-то ужасное.

— Ох! Ну чего ко мне все лезут? — прохныкала она и поежилась. — Гнусная штука — жизнь.

Я сел на стульчик возле белой кровати и погладил ее по плечу, закрытому простыней.

— В чем дело? — Я сам удивился тому отеческому тону, каким мне удалось это произнести. — Почему ты хотела умереть, Анжела?

Слова, просившиеся наружу, блестели у нее в глазах, тревожили лицевые мышцы, кривили рот — но и только. Те слова, которые она произнесла, прозвучали равнодушно, но с какой-то неохотной решительностью:

— Нет. Вы сыщик. Я воровка. Мне к вам дороги нет. Никогда про меня не скажут…

— Ладно! Ладно! — Я сдался. — Только, ради Бога, не заставляй меня снова слушать этические рассуждения. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Она покачала головой.

— Ты себя лучше чувствуешь?

— Да. За мной следили? Иначе вы бы не узнали так быстро.

— Я сыщик — я все знаю. Не балуйся.

Из больницы я пошел во Дворец юстиции, в бюро уголовного розыска. За столом капитана сидел лейтенант Дафф. Я рассказал ему о том, как Анжела бросилась в воду. Когда я закончил, он спросил: